Дрова трещали в печке, тепло разливалось по дому. Голова раскалывалась до того, что в глазах темнело.
Стёжка подошла к кровати и протянула Зимичу кружку с вином:
— На, выпей. Полегче станет.
Зимич приподнялся на локте и взял кружку в руку. Легкое белое вино из подвала хозяина… Дорогое вино, которое привозят из далеких теплых стран. Откуда в этом домике столько дорогого вина?
Думать не хотелось. Вино не только вылечит голову, вино разгонит кошмар, позволит еще некоторое время оставаться в счастливом забытьи.
— Я сейчас, — Зимич начал подниматься, — мне надо на воздух…
Тело тряслось от напряжения, перед глазами вспыхивали огоньки, оборачивавшиеся темными пятнами. От любого резкого движения голова готова была лопнуть, как созревший бешеный огурец.
Зимич, шатаясь и натыкаясь на стены, добрался до сеней, еле-еле отворил тяжелую дверь, обитую войлоком, и несколько раз споткнулся, пока дошел до крыльца.
Небо словно покрылось инеем. Низкое солнце едва пробивалось сквозь морозную дымку, но все равно резало глаза. Зимич, как был, босиком вышел на снег, все еще сжимая рукой кружку, отчего та дрожала вместе с ним, выплескивая вино на снег.
Янтарное вино из далеких южных стран… Прозрачное, как слеза… Зимич хотел пить. Он откинул голову, взглянув на небо, и встряхнул влажными от пота волосами. А потом вылил вино в снег. Холод жег ступни, это было хоть и неприятно, но освежало. Зимич не смог нагнуться, опустился на колени прямо в сугроб возле расчищенной дорожки и долго растирал снегом лицо и шею, словно хотел смыть с себя похмелье. Немного помогло. В его веселой студенческой жизни случалось пускаться в загулы на неделю, а то и на две, и кое-что о последующем возвращении к жизни Зимич знал. Только никогда еще жизнь не представлялась ему столь пакостной штукой, не стоившей того, чтобы к ней возвращаться.
Хозяина во дворе не было.
Зимич вернулся в дом, зачерпнул из ведра ледяной колодезной воды, от которой ломило зубы, и пил; останавливался, чтобы отдышаться, и снова пил.
— Холодно? — спросила Стёжка.
— Холодно, — ответил Зимич и поставил кружку на стол.
— Иди у печки погрейся.
Зимич покачал головой, надел валенки, накинул полушубок и снова вышел на мороз.
Дальше отхожего места он не бывал с тех пор, как попал в этот дом.
Мороз выхолаживал из головы тошнотворный туман, санный след вел к реке. Ни ветерка… Сосновые ветви гнулись под тяжестью снежных шапок, заиндевевшие иглы матово проблескивали в солнечных лучах. Наезженный путь скользил под ногами, а сугробы по обеим его сторонам доходили до пояса. Хорошая зима, снежная… Надежно укроет озимые, а весной напитает землю влагой. Зимич подумал об этом непроизвольно и сам удивился пришедшей в голову мысли. Какое ему дело до озимых? Неужели за три года он настолько сроднился с Лесом, что стал мыслить как простой деревенский мужик?
С тех пор как он сбежал из Хстова (чтобы не жениться на дочке булочника), жизнь его изменилась так круто, что он начал забывать университет, мостовые городских улиц и звонкий цокот копыт, веселые попойки, румяных девчонок, которых сажал на колени, кулачные бои на рынке по воскресеньям…
Угрюмых лесных людей Зимич видел и в Хстове. Их, в отличие от городской черни, принимала за равных даже знать: гордые охотники хоть и считались диким мужичьем, но заставляли себя уважать и с собой считаться ничуть не менее, чем с заезжими зажиточными купцами. Драгоценные меха составляли основное богатство Млчаны.
В отличие от купцов, охотники не любили ночевать в городе и, приезжая торговать, лагерями становились снаружи, возле Торговых ворот. Конечно, помериться силой с лесными людьми можно было и на базаре, и этим студенты тоже не брезговали: не так легко было студенту устоять в бою против молодого охотника. Но кулачных боев при всем честном народе, со строгими правилами и въедливыми судьями, студентам было мало — их тянуло на подвиги позабористей. И время от времени они предпринимали вылазки к охотникам, это называлось «за девками». Шалость, конечно, невинной не была, а охотники насмерть стояли за своих дочерей и сестер, что и требовалось бездельникам-студентам. Впрочем, так развлекались многие поколения хстовских парней.
В ход шли ножи и острые колья, но серьезных ранений Зимич почему-то не припоминал. Зато не раз и не два студенты оказывались в меньшинстве — когда охотники, сговорившись, встречали их сразу двумя или тремя лагерями. Вот тут студенты получали по первое число, и Зимич не был исключением: и тяжелые кулаки, и кондовые палки охотников запоминались надолго. Но если удавалось уволочь из лагеря молоденькую девчонку, даже одну на всех, студенты засчитывали победу себе. Все лесные девки были одинаковые: визжали и сопротивлялись, царапались и кусались, но, оказавшись вдали от своих спасителей, успокаивались. Очутившись в каком-нибудь кабачке, сначала смущались и прятали глаза, а потом, выпив вина и разрумянившись, показывали себя истинными жрицами любви. Все знали, что у охотников девственность не в чести и в жены они стараются брать либо беременных, либо успевших родить. Может быть, поэтому студенты в стычках с охотниками оставались живыми?
Это потом Зимич понял, что для охотников «шалости» студентов тоже были игрой, верней, не вполне игрой — ритуалом, а потому лесные люди относились к этому серьезно и по-деловому. И дрались честно, в полную силу: зачем отдавать своих девчонок слабакам? Охотники верили, что дети этих «шалостей» рождаются сильными и удачливыми.
В то лето по Лесу прошел мор, и целые деревни бежали от него в надежде спрятаться за каменные стены. Городские ворота закрыли наглухо, и беженцы лагерями стали вдоль хстовских стен: жгли одежду и прихваченный с собой скарб (по указу Государя). Новичков к лагерям не подпускали, боялись, что те принесли из Леса заразу. Некоторым разрешали войти в город (если в лагере за месяц никто не заболел): ссориться с охотниками Государю было невыгодно, но мало кто из горожан это понимал. Голодные, тощие, грязные, одетые в рубища с городской свалки, они проходили через ворота, низко пригнув головы. Их селили в купеческой слободке, пустовавшей с весны. В городе голод еще не начался, хватало накопленных припасов, но охотникам нечего было менять на хлеб.
Хстов дрожал от страха, в людей Леса бросали камни и поливали их помоями, трижды за лето горела купеческая слободка; гордые охотники, спасавшие своих детей, молча сносили унижения, словно собирая злость.
И только бесшабашные студенты, все лето изнывавшие от безделья, продолжали искать приключений. Вылазок за городскую стену не устраивали, ума хватало, но, пьяными шатаясь по городу, нет-нет да оказывались возле купеческой слободки. Старшие охотники равнодушно слушали обидные выкрики студентов и надеялись удержать от драк молодых — опасались обвинений в разбое. Поэтому стычки случались по ночам, и в них уже не было ни шалостей, ни ритуалов: озлобленные охотники защищали свою поруганную честь и отстаивали право считаться мужчинами.
Однажды Зимич встретился с парнем из Леса один на один — на рассвете, возвращаясь домой из кабака. Они столкнулись нос к носу и с минуту смотрели друг на друга, соображая, что к чему. Зимич, понятно, был пьян, а вот почему так долго думал охотник, ему было невдомек. Но тот первым взялся за нож на поясе и, отскочив на шаг, приготовился к бою. Лицо парня сделалось таким отчаянным, будто он собирался принять свой последний бой. Зимич тоже выхватил нож, и они долго кружили друг возле друга, как боевые петухи. Охотник прыгнул в бой первым, и сразу стало ясно, что ножом он владеет много лучше, чем Зимич. Впрочем, с ножами они играли недолго: Зимич выбил нож у противника и, подчинившись пьяно-благородному порыву, отбросил в сторону свой. Охотник благородства не оценил, тут же впившись ногтями ему в глотку, лбом рассек Зимичу бровь, ударил коленом в пах — в общем, напрочь забыл о правилах честного боя. Они катались по пыльной мостовой и мутузили друг друга, словно не поединок это был, а банальная драка. Зимич лишь раз сумел как следует замахнуться и ударить противника кулаком в лицо, как вдруг тот обмяк, захват его разжался и голова откинулась на мостовую. «Неужели убил?» — мелькнула в голове мысль, прогоняя хмель. Зимич вовсе не хотел никого убивать!
