— У Карста оставила, — буркнула я, осторожно сметая порошок маковкой выуженного из чернильницы пера. — Здесь же сарая нет, так что, бедной коняге всю ночь у крыльца мерзнуть?
А, чтоб вас всех! Допустим, к Храйку на другой конец города я и пешком за полчаса доберусь… но в чем?! Ни сапог, ни кожуха… И Шалиска в той же стороне живет, небось надеется, что я ей компанию составлю, кошелки подвезу. Прощаться и не собирается: завела очередную байку а хозяин от нечего делать поддакивает.
Я уже продумывала красочную душещипательную историю с неожиданным возвращением чужой супруги из гостей и моим поспешным нагим бегством через окно, дабы спасти честь одного почтенного горожанина (ох, такого лакомого кусочка Шалиске давненько не перепадало, к вечеру все давеча отлучавшиеся женушки мужьям взбучки устроят и надолго со мной здороваться перестанут!), когда в дверь постучали. Я отложила пест, охотно воспользовавшись случаем отсрочить «покаяние» еще на пару минут.
Хм, это уже становится забавным! Не успел облегченно вздохнуть, как тут же возмущенную рожу скорчил: «Ну где ж ты всю ночь шлялась, дрянь эдакая, вечно из-за тебя какие-то проблемы!»
— Вот мастер велел передать, — Рест неловко сунул мне сверток из кожуха, сапог и штанов. Видимо, рубашка тоже где-то внутри. — И… спросить, всё ли в порядке.
— Спросил? — в тон ему, то есть весьма нелюбезно, уточнила я. — Ну так и вали отсюда! — И захлопнула дверь.
— Кто там, детонька? — мигом оживилась бабка, заслышав незнакомый мужской голос. Нет уж, не будет тебе сегодня поживы!
— Посыльный от портного мой кожух принес, я его в починку отдавала. — Вернувшись к столу, я небрежно свалила вещи на соседний стул, кожухом кверху. Украдкой одернула полу, прикрывая торчащую пятку сапога.
— Так энтот же кожух, кажись, ишшо вчера на тебе был? — подслеповато (но, насколько я ее знала, зорче ястреба!) прищурилась Шалиска. Уууу, ведьма старая, где ж ты умудрилась меня высмотреть? Не у городских ворот, надеюсь?
— Вечером порвала, сразу портному и отнесла.
— И как же это тебя угораздило, милая? — фальшиво заохала бабка.
«Забыла снять перед превращением!» — чуть не брякнула я в сердцах.
— Поскользнулась и упала.
— Бывает, бывает, — разочарованно протянула Шалиска. — Так вот! А колдуна-то ишшут! Стража по улицам ходит, высматривает, расспрашивает — может, видел кто…
Ну, не сказать, чтобы они так уж старались. Двое позевывающих парней в кольчугах как раз неспешно, вразвалочку шли по нашей улочке, куда целеустремленнее глядя на корчму в ее конце, чем по сторонам.
— …ежели не его самого, так хоть ученика евонного. Я-то сама его не видела, но Кракова свояченица сказывала — такое же мракобесье отродье, ишшо и с глазом дурным. Как глянул на ее корову, так та через два месяца и сдохла!
Охотно верю. Этот паршивец кого угодно в гроб вгонит!
Я распахнула окошко. Мальчишка, руки в карманы, ссутулившись, брел навстречу стражникам, злобно подбивая ногой сероватую ледышку. Хорошо еще, что он на минутку задержался на крыльце, в благоразумном молчании показывая двери неприличные знаки, иначе уже столкнулся бы с патрулем лоб в лоб.
— Эй, племянничек! — ласковым голоском подманивающей мышь кошки окликнула я Реста. Тот аж споткнулся. Недоверчиво уставился на меня через плечо. — Иди сюда, милый!
Парнишка, не двигаясь с места, продолжал таращиться на свежеиспеченную «тетушку». Стражникам до него оставалось шагов десять.
Если сейчас же не подойдет, сама убью поганца!
Рест медленно развернулся и пошлепал обратно к крыльцу. Стражники, переговариваясь, равнодушно прошли мимо. Один, правда, скользнул взглядом по мальчишечьей спине, но таблички «ученик колдуна» там не болталось, а лица он, к счастью, рассмотреть не успел.
Я распахнула дверь и буквально вдернула его в лавку. Еще упереться на пороге попытался, щенок! А это тебе как?!
— Родненький ты мой! А я уж вся испереживалась, как вы там без меня! Мамка-то в порядке? Не скребся к вам ночью в дверь никто?
Рест только обреченно пискнул, сдавленный в стальных объятиях оборотня. Между слезными речами и жаркими поцелуями я ощутимо цапнула его зубами за ухо, прошипев:
— Только ляпни что-нибудь мне наперекор!
И, напоследок стиснув до хруста в ребрах, выпустила.
Паренек икнул, ошалело огляделся и, заметив посторонних людей, придержал свой дурной язык за зубами. Только угрюмо вытер щеки рукавом.
— С характером, весь в меня! — с гордостью сообщила я хозяину с Шалиской, покровительственно взлохматив Ресту макушку. — Сестра моя в прошлом году овдовела, хозяйство вдвоем с мальчонкой не вытянули, корову за долги пришлось продать, вот я их и пригласила сюда перебраться, в городе-то работа всегда найдется. Уже вторую неделю у меня живут.
Шалиска, добрая душа, аж пустила слезу и сунула Ресту последнюю оставшуюся на блюдце сушку, сбоку слегка погрызенную мышкой.
— Ах ты сиротинушка горемычный! Тебя как звать-то? — Мальчишка быстро, внимательно окинул взглядом всех четверых — меня, бабку, знахаря и сушку… внезапно скуксился и тонким голосом деревенского дурачка проблеял:
— Реська, бабушка!
Достал из кармана грязный обрывок не то тряпки, не то выделанной кожи и начал бережно заворачивать в нее щедрый Шалискин дар, приговаривая:
— Вот спасибочки, будет мамке гостинец!
Знахарь, до сих пор глядевший на мальчишку с благодушным интересом, сдвинул брови и полушутя-полусерьезно уточнил:
— А ты тетушке по хозяйству помогаешь? Не обижает она тебя?
— Что вы, господин! — Рест, испуганно вытаращив глаза, повернулся ко мне и, размашисто крестясь, начал отвешивать земные поклоны, да так рьяно, что храмовые иконы бы обзавидовались. — Благодетельница! Всегда у ней для сироты мерзлая свеколка аль картофельная кожура найдется! Сварю себе в котелке, хлебца черствого покрошу — и хвала богам, еще один день прожит!
Ах ты, гаденыш! Так вот по каким рецептикам ты нам ужин готовишь?!
Рест полез целовать мне руку. Я поспешно ее отдернула, да он не слишком и старался поймать. Бабка и знахарь смотрели на меня, как тот стражник на «снадобье».
— А матушка твоя чем сейчас занимается? — вкрадчивым, приторным до оскомины голосом поинтересовалась Шалиска.
— Мамка-то? — Паренек с туповатым видом поскреб макушку — как нарочно, не слишком чистую. Влез в какую-то паутину с сором — небось по чердаку шастал, проверял, не забыла ли я где-нибудь в уголке одну из «суповых» птичек. — А мамка шерсть прядет! Вот поспала часок на рассвете и снова за веретено взялась! Негоже, говорит, у тетушки на шее сидеть, мы ей за ее доброту и так по гроб жизни обязаны, да она и сама нам об этом каждый час напоминает…
