Пока Годимир рассматривал главаря хэвры, тот, ругаясь сквозь зубы — мокрая конопля упрямо тянулась, липла к лезвию, но не поддавалась, — резал, веревку, опутывающую словинца, как паутина муху.
— Помочь может? — дернулся было Хитран, но Сыдор злобно зыркнул на него и буркнул недовольно:
— Отлезь! Сами с усами…
Лесной молодец пожал плечами, но возразить и не подумал.
С усами или без, а Сыдор справился. Брезгливо отбросил сапогом раскисшие лохмотья, подал Годимиру руку:
— Поднимайся, поднимайся, пан рыцарь. Ишь, разлегся, сладкая бузина!
Словинец схватился за широкую сильную ладонь разбойника, встал сперва на одно колено.
— Что не сладко, пан рыцарь? — Сыдор потянул посильнее, подхватил пошатнувшегося на нетвердых ногах Годимира за плечи.
Рыцарь невольно охнул. Кажется, кмети, вымещавшие на его костях злобу за сломанный нос Юшки, постарались на славу. Теперь острой болью отзывался не только правый бок, но и левый.
— Что, досталось от кметей? — нахмурился Сыдор. — Ничего… Я им устрою, сладкая бузина. Дорофей! Дорофей, тудыть твою в кочергу!
— А? Здеся я, Сыдор… — Бортник вывернулся из темноты быстро — вне всякого сомнения, крутился поблизости.
— Что ж ты мне не сказал сразу, что здесь пан Годимир из Чечевичей? Это ж тебе не курица яйцо снесла! Это пан рыцарь! Герба Косой Крест! Я тебя спрашиваю, сладкая бузина, или кого?
— Да я, понимаешь… Откель же мне знать-то, Сыдор…
— Я тебе дам — «откель знать»! За Яроша, значит, побеспокоился, сладкая бузина! Бежал, через голову перекидался! А как про моего давнего друга, пан Годимира, настоящего хоробровского рыцаря, доложить, так — «откель знать»? Да я тебя…
Разбойник взмахнул плетью, висящей до того на темляке вокруг правого запястья. Дорофей ойкнул и присел, закрывая голову руками, но убегать и не подумал.
Годимир пошатнулся и, если бы Хитран не кинулся опрометью, не поддержал за локоть, непременно упал бы ничком в пыль.
— Не виноватый я! Не знал, понимаешь, Сыдор, не знал! Он опосля пришел, сам! — скулил Дорофей, ежась под несильными, скорее для острастки, ударами.
— Я те дам, сладкая бузина! Ты у меня попляшешь! — приговаривал главарь.
Хитран хохотал вполголоса, стараясь удерживать одновременно и рыцаря, и факел.
А Годимир уже не глядел на пререкающихся разбойников.
Держа в поводу светлого (ночью и не разберешь — то ли серый, то ли буланый) коня, к нему шагала самая прекрасная панна из всех, ранее виденных. Огромные глаза обрамлены ресницами, длинными, черными и густыми. Прелестное белое лицо с ровным носом и пухлыми губами. На щеках ямочки. Брови раскинулись словно крылья атакующего сокола. Бархатная беретка с эгретом[25] не скрывала каштановых локонов, слегка вьющихся вдоль щек.
Одевалась незнакомка по-мужски — черная куртка-дублет с воротничком из белки или колонка, свободные кожаные порты и сапожки. Широкий, усыпанный бляхами, пояс, даже на вид тяжелый, стягивал тонкую талию. Слева на поясе висел короткий меч — в Поморье такое оружие носят лучники на случай рукопашного боя, а справа — корд с вычурной витой крестовиной.
Должно быть, это ее голос слышал Годимир.
Рыцарь, совершенно ошалевший, попытался выпрямиться и отвесить изысканный поклон, как и подобает в присутствии прекрасной панны, но позабыл о своем бедственном положении, запнулся ногой за ногу и едва не упал. Вернее, упал бы, не приди на помощь Хитран. Разбойник едва не уронил факел, но Годимира удержал.
— Ага! Проняло? То-то же, сладкая бузина! — засмеялся Сыдор. — Да не тянись ты, не во дворце, чай.
Девушка поравнялась с вожаком хэвры, остановилась рядом, касаясь плечом плеча. Она едва доставала эгретом до уха Сыдора, но из-за гордого постава шеи, вздернутого подбородка казалась выше своего роста. Картинно опустила ладонь на рукоять корда, подбоченилась:
— Познакомь нас, что ли, Сыдор… А то невежливо как-то.
— Да запросто! У нас тут без церемоний благородных. Все по-простому. Это пан Годимир герба Косой Крест из Чечевичей, что поблизости от Быткова, странствующий рыцарь. Насколько я помню, — лесной молодец хохотнул, словно поперхнулся, — мечтает убить дракона. За тем и в Заречье забрался. А теперь позволь тебе, пан Годимир, представить ее высочество, королевну Аделию из Ошмян. Да челюсть подбери-то, сладкая бузина!
Словинец и сам понял, что должен выглядеть нелепо с открытым ртом и выпученными глазами, а потому попытался, насколько удастся, овладеть нахлынувшими чувствами.
— Счастлив познакомиться, твое высочество. Честно признаться, не надеялся свидеться.
— Вот как? — улыбнулась Аделия (ну, уж это не самозванка?). — Почему же, позволь поинтересоваться, пан рыцарь? Неужели из-за моего чудесного исчезновения из батюшкиного замка в Ошмянах?
«А ты как думаешь, твое высочество?» — хотел спросить Годимир, но земля неожиданно ушла у него из-под ног. Усталость и издевательства селян наконец-то взяли верх над природной выносливостью и молодостью. Последним, что запомнил рыцарь из событий того дня, был багровый отблеск факела в глазах королевны, делавшей ее похожей на того самого суккуба или вомпера, про которого рассказывал Сыдор-Пархим, сидя на передке телеги.
Утром Годимир проснулся по давней привычке — с рассветом. С удивлением обнаружил, что лежит на сеновале, а под голову подсунут скрученный в тугую «колбасу» зипун. От ночного холода и сырости его укрывали сразу три бараньи шкуры, заботливо подоткнутые и расправленные.
«Это они зря, — подумал рыцарь. — Я же мокрый, как…»
И тут он понял, что не ощущает на себе одежды.
Голый? Да. Точно голый. Вот это да!
Как же теперь выбираться? Может, кмети по селам словинецким и заречанским и бегают купаться на реку голышом все вместе — и мужики, и бабы, — но в благородном паныче с младых ногтей воспитывали стыдливость, сопутствующую утонченности.
Он огляделся по сторонам. Никого рядом, вроде бы, нет. Выпростал руку из-под овчин. Вторую…
Сапоги он нащупал почти сразу же. Они лежали в аршине от его «постели».
Рубаха и штаны висели на поперечной жердине чуть дальше. Прикрываясь одной из шкур, Годимир подобрался к одежде. Вот здорово! Рубаха высохла. Правда, штаны еще сырые на швах, ну да кто обращает внимание на такие мелочи? Жак висел чуть дальше. К сожалению, мокрый. Кожа — не полотно, за полночи не высохнет.
Ничего. На себе досушим.
А где кольчуга? Не худо бы и меч разыскать, раз уж такое уважение к нему от лесных молодцев.
— О! Проснулся, пан рыцарь? — воскликнул широкоплечий разбойник в затертом гамбезоне[26]. Его лицо пятнали оспинки и оспины. Больше похоже на огород. В особенности левая щека. Про таких в Бытковском воеводстве говорят — на роже леший горох молотил.
