— Вона какие слова мы знаем! — притворно восхитился Ярош. — Ты вспомни, дубинушка, когда я бедняков обирал? Было такое или нет, ответь! — Он посуровел лицом, подался вперед. — Ну?
— Ты… это… не «нукай», не запряг! — вступился за односельчанина Сбылют. — Мне без разницы… это… кого ты грабишь, а кого Сыдор. Будут в Гнилушках монетки, мы… это… и съехать могем!
— Во-во, к загорцам! Там таким, как вы, самое место! Ни совести, ни стыда…
В ответ легкий кивок старика, Пегаш наклонился и с размаху врезал Яроша в подбородок. Голова разбойника мотнулась, глухо стукнулась о сруб и склонилась на плечо.
«Не убил бы!» — пронеслось в голове Годимира.
— Ты… это… силушку-то соизмеряй… — Сбылют, видно, подумал о том же, а потому погрозил здоровяку-кметю пальцем. — О-хо-хонюшки… Ровно дети малые… Ну, ладушки… Пока Бирюк отдыхает, ты мне, паныч, скажи… это… согласен ли показать, где золото спрятано?
— Эх, мужики! — Рыцарь напрягся, в который уже раз пробуя на прочность веревки и узлы. — Дали бы мне волю, я вас и без меча по ближним лесам разогнал бы!
— Эх, паныч, паныч… — вздохнул дед. — Я ж к тебе по-хорошему… А ты… Вот все вы… это… паны, такие. О-хо-хонюшки… Макните-ка его, мужики… — Староста махнул рукой и отвернулся.
Не успел Годимир сообразить, что же старый имел в виду, как его подхватили под локти, поставили на ноги, что-то прицепили за веревки, обмотанные вокруг тела.
— Навались, мужики! — крякнул Пегаш.
Словинец почувствовал, что взлетает над землей.
«Умом бы не тронуться… Что это я, словно в «Деяниях Господа»?»
Ответ пришел быстро, едва под ногами раскрылся черный зев колодца. Словно пасть голодного чудища. Вроде бы, писал Абил ибн Мошша Гар-Рашан, водятся оные в пустыне, что далеко к югу от Басурмани. Роют огромные ямы в песке, а сами укрываются от палящего солнца на дне и ждут. Ждут неделями и месяцами без воды и пищи, неподвижность сохраняя, пока живое существо не ступит на край ямы. Тогда песок под ногами невольной жертвы начинает оседать, и она скатывается по крутому склону прямиком в пасть монстра, который живое еще тело заглатывает и тем самым насыщается на недели и месяцы. Читал эти строки Годимир давно, еще года два назад. Он ведь не собирался в пустыни, а значит, и звери тамошние ему без интереса были. А вот, поди ж ты, вспомнился вдруг! Тьфу ты! Тут, может, последние мгновения жизни, надо бы Господу помолиться, а он о чем рассуждать вздумал? Вот, значит, как его уморить кмети решили. За крюк журавля привязали и сейчас в воду-то и опустят.
Колодец медленно двинулся навстречу.
Ни одна молитва почему-то на ум не шла.
Сырость и прохлада. Даже приятно.
Не то, чтобы нынешнее лето изнуряло жарой. Скорее, наоборот — дожди да слякоть. Но после утренней схватки с рыжим королевичем, тряске в седле едва ли не половину дня да недавней потасовки Годимир впитывал влагу, как комок сухого мха. Дотянуться бы еще и губами до воды…
— Колодец испоганить не боитесь, мужики? — долетел сверху насмешливый голос Яроша.
— Дык, чего ему сделается? — удивился кто-то из кметей.
— Я б нашел, чем вам насолить, — зло, нехорошо засмеялся лесной молодец.
— Ужо я тебя… это… охальник! — задребезжал Сбылют.
Вода дотронулась до подошв рыцарских сапог. Сразу выяснилось, что левый прохудился. Ледяная струйка скользнул по пятке, словно ма-ахонькая змейка.
Щекотно.
Годимир дрыгнул ногой, но через мгновение вода хлынула уже сверху, через голенища. Полной чашей, так сказать.
— Это… паныч… скажешь чо про сокровища? — Староста перегнулся, нависая над срубом.
— Не о чем нам говорить! — Годимир задрал голову. В смолянисто-черном небе горели яркие, крупные, словно куриные яйца, звезды. Путь Молочника сверкающей полосой протянулся с севера на юг. Сноп. Воз. Сито — обычно в нем видны лишь пять звезд, но если приглядеться, можно различить еще две маленькие. Охотник с вечным спутником Псом. Почему звезды так хорошо видны из колодцев?
— Макай его… это… мужики! — отдал приказ старик.
Кмети повиновались беспрекословно.
Теперь рыцарь погружался гораздо быстрее.
Вот вода достигла колен, паха, пояса, подмышек…
Ощутив пронизывающий холод у подбородка, словинец едва успел набрать воздуха побольше. Полную грудь. И водная гладь сомкнулась у него над головой.
Поначалу это было даже приятно.
Колодезная вода смывала пот, пыль, возвращала бодрость уставшему, измученному телу. Рыцарь чуть-чуть разжал губы и принялся втягивать ломящую зубы влагу.
Здорово! Он едва ли не с полудня мечтал о том, чтоб напиться вволю.
А потом воздуха в легких стало не хватать. Заныла гортань и бронхи, словно моля: вдохни, вдохни, вдохни… Боль перешла на грудину, ребра… До судорог, до спазмов.
«Терпи, терпи, — уговаривал себя Годимир. — Еще не сейчас. Еще немножко. Еще…»
Когда он уже был готов вдохнуть несмотря ни на что, журавль пришел в движение. Миг — вновь над головой звезды, а легкие втягивают воздух со свистом, со стоном, с всхлипыванием. Ребра ходят, как кузнечные меха, а горло горит огнем раздутого горна.
— Ну, чо, паныч… это… говорить будешь?
— С тобой, что ли, песья кровь? — сипло выкрикнул рыцарь. Мог бы дотянуться — впился бы зубами в кадык старому говнюку.
— Макай!
Вдох.
Вода смыкается над головой.
Немеют руки и ноги. Холод проникает, кажется, в сердце, а легкие напротив разгораются пожаром.
Уморить они его решили?
Душегубцы…
Воздух!
Сладкий, желанный.
— Будешь говорить?
— Пошел ты!
Вниз. Годимир едва успел вдохнуть.
Холод, чернота вокруг и удушье.
Удушье. Удушье. Удушье!
На это раз он не выдержал, начал дышать еще не покинув ледяную купель.
Поэтому, оказавшись наверху, зашелся в разрывающем легкие кашле.
— Не скажет, — почти весело проговорил Ярош. — Сдохнет, а не скажет. Плохо вы рыцарей знаете!
— Ах, так! — взвизгнул Сбылют. — Щас… это… по-иному поспрошаем! Тяни его, мужики!
Осклизлые стенки колодца поползли вниз.
Господь милосердный, как же холодно!
Вот голова молодого человека появилась над краем сруба. Пегаш подхватил его, выдернул, как рыбу из полыньи, поставил рядом с собой.
Годимир не устоял — занемевшие ноги подломились, и он упал на колени.
На колени? Перед кметями?
Как ни туманилось сознание, рыцарь заставил себя упасть на бок. Уж лучше так.
— Подкову… это… кали! — распоряжался староста.
Кмети несмело забурчали, возражая.
— На себя я… это… грех беру! Сам перед Господом… это… отвечу. Ну!
— Ты того… Сбылют… — загудел Пегаш. — Мы ж не басурманы какие… Опять же — паныч. Хоть и дерьмовый, а все ж таки паныч.
