В доме было как-то чересчур тихо и не так уютно, как в прошлый раз. Никаких признаков присутствия кота Хендрикса Джон и господин Ракшас не обнаружили. Высокие напольные часы в прихожей не тикали — их давно никто не заводил. На окнах вместо занавесок была паутина. Мебель кто-то закрыл чехлами. Вечер выдался прохладный, но хозяин даже не думал разводить в камине огонь. Странно, очень странно. А уж как странно выглядели двое мужчин, сидевших у стола в гостиной!
В черных блестящих костюмах, в черных рубашках, с черными бородами и черными глазами, а в руках у них были черные книжки и черные чётки. Даже носки у них были черные. У ног одного из них стоял маленький черный саквояж, наподобие докторского чемоданчика, а у другого из нагрудного кармана торчало железнодорожное расписание, словно они прибыли сюда на предыдущем поезде. Что-то в этой парочке Джону не нравилось, причем не только из-за сильного запаха ладана, исходившего от их одежды.
Старый лодочник был тут же, но с гостями не разговаривал. Он просто уселся в кресло-качалку и стал раскачиваться и мурлыкать себе под нос какую-то песенку. Услышав эти звуки, его гости вскочили и принялись удивленно озираться. Потом они переглянулись, и один из них, нахмурившись, утвердительно кивнул. Они тут же открыли свои книги и принялись поочередно читать вслух, а сидевший в кресле-качалке лодочник тихонько застонал, словно у него заболел живот.
— Что с ним такое? — прошептал Джон.
Услышав стон, читавший начал читать еще громче, а другой мужчина стал опрыскивать комнату водой из бутылочки. Стоны лодочника усилились, он уже не стонал, а непрерывно и отчаянно, по-собачьи, скулил.
Читавший снова возвысил голос. Впрочем, Джон все равно не понимал ни единого слова. Язык, на котором были написаны эти книги, казался Джону смутно знакомым и в то же время абсолютно непонятным. Мужчины, уже стоя, продолжали читать, и тут Джон заметил, что им страшно. Да-да, поначалу он просто не обратил на это внимания, но теперь понял: людям в черном страшно. Но кого или чего они боятся?
— Вы понимаете, что они говорят? — спросил мальчик господина Ракшаса.
— Это латынь! — крикнул господин Ракшас, поскольку к этому моменту люди читали уже так громко, что они с Джоном друг друга почти не слышали.
На шум в лодочный домик прибежал Лео и замер в дверях. На его жирном лице отражался все возрастающий ужас.
— Скорее! — воскликнул он. — Нам надо скорее отсюда убираться! Сейчас же! Вы что, не поняли? Это экзорцисты, они пришли изгонять бесов.
— Каких именно? — поинтересовался любознательный Джон.
— Какая разница? — завопил крайне взволнованный Лео. — Если мы не сбежим, случится что-то ужасное. Эти люди произносят заклинания, которые действуют на призраков. Бесами они называют нас с вами.
Не успел он произнести последнее слово, как лодочник в кресле-качалке громко вскрикнул — и выскочил в окно, которое осталось при этом совершенно целым, а не разбилось вдребезги. И тут до Джона наконец дошло — лодочник мертв. Он призрак.
— Значит, он умер, — печально сказал Джон.
— Безусловно, — подтвердил господин Ракшас. — Только сам он, по-моему, с этим пока не смирился. Ему не по себе. Помнишь, как Лео описывал, что чувствуют люди после смерти?
Как оказалось, лодочник был далеко не единственным призраком в домике. Как только Джон и господин Ракшас вышли в коридор в поисках черного хода, из других комнат и с других этажей точно из щелей, повылезали призраки. Старые на вид. Некоторые — даже древние. Эти призраки уже, верно, много сотен лет наводят страх на окрестных жителей. Они вопили, стенали и явно стремились поскорее покинуть дом, пока экзорцисты не причинили им новых мук.
— Я что-то не понимаю, — крикнул Лео. — В одном доме так много призраков не бывает. Это какой-то абсурд. Похоже, все они тут от чего-то прятались.
Джон попытался увернуться от запаниковавших призраков, но не успел. Один из них, стремясь как можно быстрее выбраться из домика, пробежал прямо сквозь него. На миг мальчику показалось, что он уносится в пространство вместе с призраком, он даже вскрикнул от ужаса, прощаясь с жизнью и господином Ракшасом навсегда. Одновременно его охватил другой, чужой ужас — он ослепил Джона, как мгновенная вспышка, и на мальчика разом нахлынуло все, что когда-то, триста пятьдесят с лишним лет назад, ощущал перед смертью пронесшийся сквозь него призрак, а заодно и все страдания, которые он претерпел с тех пор.
Первый призрак налетел и исчез. Ужас длился всего мгновение. Но за первым призраком несся второй… И ужас воцарился на целую вечность…
Он бежал по мокрому лесу. Спасался бегством. В утреннем весеннем воздухе в долине реки Гудзон висел тяжелый запах пороха. Влажная от дождя крапива стегала по ногам, а за спиной то и дело раздавался боевой клич могикан, которые откуда ни возьмись напали на небольшую группу голландцев, охотников на пушного зверя. Оружие у индейцев было примитивным, но разило наповал: палицы, луки со стрелами и томагавки. Некоторые его товарищи схватили кремневые ружья и пытались отстреливаться, но большинству попросту не хватило времени, да и прицелиться на бегу они уже не могли. И вот теперь он тоже улепетывал, хотя совсем не представлял, в какую сторону бежать. Но главное было — уйти. Унести отсюда ноги. Чтобы могикане перестали его преследовать, чтобы он мог спрятаться, отсидеться где-нибудь до темноты, а потом, под покровом ночи, пробраться назад к форту. Если индейцы его все-таки схватят, добра не жди. Им наплевать, что он всего лишь ребенок. Увернувшись от готовой стегануть по лицу ветки, он одним махом перепрыгнул через ручей. Потом потерял равновесие, упал и, несколько раз перекувырнувшись на крутом склоне, скатился вниз, где тут же с лисьим проворством вскочил на ноги и перебрался через попавшийся под ноги ствол поваленного дерева. Позади него кто-то с налету врезался в то же дерево, и он услышал гортанный вопль индейца, который следовал за ним по пятам. Надеясь поймать бледнолицего, тот явно звал на помощь своих соплеменников. Сейчас они возьмут его в кольцо. Он уже не мог думать ни о чем, но в голове стучало: двенадцатое мая тысяча шестьсот сорокового года, двенадцатое мая… Сегодня его пятнадцатый день рождения. Суждено ли ему дожить до следующего? Увидит ли он снова оставшуюся в Амстердаме мать? Продравшись через какие-то кусты, он очутился на берегу Гудзона. По воде стлалась предрассветная дымка. Бросаться в зеркальную гладь нет никакого смысла — река тут слишком широка, не переплыть. Да и плавать он толком не умеет. Куда же бежать? Вверх или вниз по реке? Поскользнувшись на склизком откосе, он сполз к кустам у самой воды, пробрался под ветками, прошлепал по мелководью и, обогнув толстенный ствол упавшего в реку дерева, попал прямо в раскинутые мускулистые руки огромного дикаря с размалеванным лицом. От него сильно воняло. Индеец схватил его за запястье и, по-волчьи осклабясь, обнажил зубы, которые казались еще белее из-за черной глины, которой был обмазан весь его бритый череп. Могиканин ударил его по голове ярко раскрашенной, похожей на ружье дубинкой, и мальчик упал навзничь. Полуголый дикарь вскинул голову и издал пронзительный победоносный клич, потом еще и еще и затащил свою добычу, точно мешок с картошкой, повыше на берег. Там он прислонил его к стволу высокой ели и привязал тонкими кожаными ремнями. Тут же, подвывая, как потревоженные волки, сбежались другие могикане, головы у них тоже были черные, как и у того индейца, который его поймал. Бронзовые тела плохо сочетались с черными головами, и все эти люди походили на игрушечные фигурки, которым ребенок по ошибке прикрутил не те головы. Один из индейцев разжег костер. Другой нашел полое бревно и начал ритмично по нему стучать, точно по барабану, затем затянул какую-то странную немелодичную песню. Мальчик понял, что дело его безнадежно, и перевел взгляд на небо, голубое, безоблачное небо. Он начал молиться…
