— О бесчестье не надо думать, дядька Ицхак, — сразу посерьезнел Куница. — Вы и сами знаете: у нас с Ривкой давно все к свадьбе идет. По сердцу я ей, а она — мне. А что умаялась бедняжка и уснула — так пусть себе поспит. Я все равно в церковь собирался. Хотите — сначала вас домой доведу, а потом пойду к отцу Василию. Или наоборот — вы меня к церкви проводите? А по пути обсудим, как нам дальше быть… Что-то слишком много странного вокруг деется. С тех пор, как я цветок папоротника нашел. И бабушка как-то неожиданно умерла, и… все остальное. А главное — никто мне ничего объяснить не может.
— Это да, пан Куница… Странностей, хоть отбавляй. Взять, к примеру, хоть тех же нынешних постояльцев. Купцов, которые платят, не торгуясь и сдачи не пересчитывая! Бог свидетель, я ничего не имею против столь достойных людей, но зачем напяливать на себя чужую личину, совершенно не заботясь о том, что она трещит по всем швам? И эта странная, если не сказать больше, шутка с петухом? Или, может быть, скажите на милость, вы знаете зачем мне понадобилась седло и сабля вашего достойного батюшки?
— Это ты о чем сейчас говоришь, дядька Ицхак? — удивленно захлопал глазами Тарас. — Какая еще сабля? Ведь ваша вера запрещает брать в руки оружие.
— Так и я о том же… Не вера, а закон… но хрен редьки не слаще! — горячась, всплеснул руками корчмарь. — Оружие мне совершенно ни к чему! А вторую ночь к ряду снится, как я вымениваю их у тебя на гишпанский мушкет и пистоль. Что бедному еврею делать? Прямо, хоть иди в ближайшую синагогу испрашивать совета у ребе.
— А у тебя есть мушкет и пистоль? — еще больше удивился парень, пропуская мимо ушей очередное сетование.
— Клянусь пейсами и собственным здоровьем, господин казак, еще вчера вечером я был совершенно уверен, что их у меня нет совсем. Как и в том, что давно потерял передние зубы. Но, теперь, не стал бы божиться, пока не проверю то место — откуда достаю оружие в моих снах. Вот только желания убедиться в своей правоте, у меня почти столько же, как у человека, приговоренного к виселице, проверять на собственной шее прочность намыленной петли. Может — вместе глянем?
— Хорошо, — не стал отнекиваться Тарас. — Но сперва я все же схожу в церковь, да и вздремну часок-другой. А то совсем уже с ног валюсь. И ничегошеньки не соображаю.
Словам встревоженного Ицхака Мордехаевича Куница неожиданно обрадовался. Парень все больше убеждался в том, что из деревни ему придется уезжать. А куда еще может податься сын казака и запорожский новик, если не в свой курень, на Сечь? Слишком коротким был первый Сигизмундов реестр, чтобы вносить туда целые фамилии навечно. Обязанное стеречь огромные границы Дикого Поля, войсковое товарищество не могло ждать, пока сын убитого казака вырастет и займет в их рядах место своего отца. Поэтому, невзирая на все старания писаря Балабана, обещанного внесения в реестр можно было и не дождаться. Ну, а в дальней дороге, лучших попутчиков, чем хороший мушкет и пара пистолей, одинокому путнику и не сыскать.
— На тебе и впрямь лица нет. Хочешь отдохнуть — ложись, подремли чуток… — неожиданно совершенно по-свойски предложил Ицхак, поднимая с пола перевернутый оборотнем табурет и прислоняя его к стенке у двери. — А мне все равно сегодня уже не уснуть. Посижу тут, в уголке. Постерегу ваш с Ривкой сон. Уверяю тебя, Тарас, что ни поп, ни церковь до утра никуда из деревни не денутся. Тем более — брезжит уже за окном… А ты и в самом деле умаялся. Тетя Соня, как увидит бледный цвет твоего обличия, точно заартачиться. Не захочет за такого упыря нашу кровиночку отдавать…
Сказал — и тут же заткнул себе рот, испуганно озираясь. А потом быстро зашептал на иврите какую-то охранительную молитву.
— Ладно… Спасибо, дядька Ицхак… — Тарас уже начинал привыкать к тому, что непрерывно вынужден менять свои планы. — Немного вздремнуть мне и в самом деле не помешает…
Хотел еще что-то прибавить, но всего лишь мотнул упрямо чубом, ткнулся лбом в сложенные на столе руки и тут же, мгновенно провалился в глубокий, крепкий сон, — присущий только молодым людям, убежденным, что впереди у них еще очень много времени и все можно успеть.
Проснулся Тарас, как только первые лучи солнца заглянули в горницу. И хоть спал он всего ничего — даже шея не успела занеметь от неудобного положения — парень почувствовал себя вполне отдохнувшим. Вот только с глазами у него творилось что-то неладное. Привычный мир словно подернулся легкой дымкой и стал раздваиваться. Но, не так неопределенно, как бывает при опьянении или после сильного удара по голове, а четко, словно каждым глазом Куница смотрел по отдельности. И видел, соответственно — нечто иное. К примеру — правый глаз утверждал, что кувшин сам взлетел в воздух и стал наполнять, стоявшую на столе, кружку. В то время как левый — явственно наблюдал полупрозрачную и чуть скособоченную женскую фигуру, чья тонкая рука, собственно, и удерживала столь ретивый сосуд.
Или вот еще: в то время, когда правый глаз Куницы видел самую обычную входную дверь, левый вдобавок подмечал еще и слабое сияние, разлитое по всему дверному косяку. Особенно яркое возле, подвешенной на гвоздик и перевернутой рожками вниз, подковы и — прямо над порогом. А еще более странным было то обстоятельство, что Тарас не только стал подмечать все эти странности в собственном доме, но также откуда-то знал, что подобное свечение издает, наложенное на дверь, охранное заклинание.
Куница обалдело помотал головой, усиленно поморгал, но ничего не изменилось. Правый глаз по-прежнему утверждал, что в комнате никого нет, а левый — с той же настойчивостью показывал, как кикимора, налила в кружку молоко и поставила кувшин на место.
— Видишь меня, хозяин? — прошелестела уважительно полупрозрачная женщина. — Не удивляйся… Это в тебе голос второй крови заговорил. Он же и колдовское зрение порождает. Выпей лучше парного молочка…
— И что, мне теперь все время в глазах двоиться будет? — пробормотал Тарас, не переставая тереть веки.
— Ну, что ты… — успокоила парня кикимора. — Вскорости привыкнешь и будешь смотреть вокруг тем зрением, каким сам захочешь. В зависимости от того, что увидеть понадобится.
— А раньше, почему со мной такого не случалось? — со вчерашнего дня парень уже почти ничему не удивлялся, и все происходящее воспринимал, как должное.
— Раньше, хозяин, старая ведунья жива была, — присоединился к разговору домовой. — А только одному в роду, колдовское умение дается.
Тарас отхлебнул молока и спросил:
— А где дядька Ицхак? Ребекка еще спит?
