Манукан замер, потрогал рубец на своей шее, не отрывая глаз от черной щели забрала, и снял с плеча палицу, ухватив ее двумя руками. Он крепко врос в пол ногами, предоставляя Арнхему взять инициативу на себя. Последний тронулся с места и, держа меч острием вниз, крупными шагами направился прямо к химерийцу.
Манукана удивил этот маневр, и инстинктивно он крепче сжал рукоятку своего оружия. Он не приготовился к лобовой атаке, вообразив, что имеет дело с человеком скорее хитрым и изворотливым, чем дерзким. Он поднял свою палицу и нахмурился. Арнхем, казалось, даже не собирался уворачиваться от удара, весьма рискуя лишить его почетной победы.
– Тем хуже для тебя, – проворчал он.
Манукан нацелился в голову, зная, что мощный удар раздробит затылок противника, невзирая на защищающий его шлем. Стоявшие в зале очевидцы клялись впоследствии, что Арнхем ни на единый миг не отклонился от своего направления, что он просто обрушился на властителя, даже не замедлив шага. Он поднял свой меч, когда палицу отделяло от его шлема не больше фута. Лезвие меча скрестилось с палицей и, вырвав сноп искр, отклонило ее, после чего, на какое-то мгновение задрожав в воздухе, с немыслимой силой рванулось к потрясенному лицу Манукана. Оно вонзилось в его шею, не оставив ему ни малейшего шанса, и снесло его голову по линии того самого шрама, который уже был причиной его первой смерти. Меч последовал за отлетающей головой и подцепил ее за верхушку черепа раньше, чем она успела упасть на пол.
Бой занял не больше времени, чем три удара пульса. Сощурив глаза, Арнхем помахал окровавленной головой на острие своего меча в направлении трона. Еще стоявшее коренастое тело Манукана зашаталось, подалось назад и рухнуло на пол с тяжелым металлическим грохотом. Арнхем подождал, пока эхо от этого шума не умолкнет под сводами, и быстрым жестом освободил свой меч, уронив отрубленную голову себе под ноги.
Забыв о своем величии, властители расступились перед победителем, прошедшим сквозь их кольцо.
– Согласны ли вы, чтобы я повел ваших убийц, сир? – спросил он, склонившись.
Король высоко оценил бой, но более всего был доволен той легкостью, с какой Арнхем воспользовался этим уникальным случаем, чтобы показать свои возможности. Он вступил в бой ради своего короля, а не для блага Харонии, и, несмотря на его непоседливый нрав, дуэль доказывала, что он был наиболее подходящим человеком для выполнения королевского поручения. Властители должны будут сохранить в памяти это свидетельство рабского повиновения, это смутное впечатление, что Арнхем дрался лишь затем, чтобы угодить своему монарху.
– Да, я отдаю тебе это право, – заключил он. Он сошел с трона и остановился на мостике из костей, который был продолжением трона. – На этом я повелеваю закончить сто третий совет. Чтобы достойно отметить начало миссии властителя Арнхема, я дам праздничный прием в его честь. Те, кого ждут сражения с Миропотоком, могут быть представлены своими близкими.
Последнее замечание относилось непосредственно к молодым властителям. Король знал, что этим он обеспечивает себе превосходную возможность устранить их и полностью собрать на предстоящем празднике всю старую гвардию. Это позволит ему присмотреться к тем, кто придет засвидетельствовать Арнхему свое восхищение и, соответственно этому, потребует особых забот чародеев-целителей.
Он дождался, пока властители покинут зал, чтобы передать свою волю первобытной душе Тараска. Держащий трон позвоночник вздрогнул и начал вращаться вокруг своей оси. Через несколько мгновений ступенька трона мягко уперлась в скалистый выступ. Король освободил Тараска из-под власти своего сознания и ступил на высокий мыс. Тотчас появились десять морибонов, чтобы сопровождать его в покои, точно повторяя ритм королевских шагов.
Король ликовал. Совет прошел в полном соответствии с его планами. Предосторожности, которые он предпринял, чтобы помешать некоторым мятежным властителям покинуть зал, оказались излишними. Невзирая на злобные претензии властителей, ни один из них не был в состоянии поставить под угрозу правила игры. Он задумался о своем предшественнике, о том разговоре с ним, который почти случайно состоялся накануне коронации. Ему вспоминалась лихорадочная атмосфера, обжигающее горло вино и одуряющий дым снадобий, изготовленных в Земле Василисков и вызывающих в полутьме видения иных забытых городов. Король открывал свою душу с необычайной искренностью, как если бы язык ему развязало вино или, быть может, предчувствие неминуемой потери власти. С покрасневшими от избытка одуряющих снадобий глазами он охватил рукой плечи своего преемника и увлек его в дальний угол.
«Ты будешь управлять холодным поприщем, – шептал он едва ворочающимся языком. – Театром, который до бесконечности воспроизводит воспоминания о жизни, уродливо копирует Миропоток и изобретает себе правила. Никогда не забывай, что за каждым харонцем стоит младенчество, период непорочности, драмы, которые пронзили русло Желчи… Заруби себе на носу, что это королевство, уж во всяком случае, ничем не хуже Миропотока. Нет, мой друг, зло нам не пристало… Поверь мне, после всех этих лет я убедился, что мы находим лишь дурное употребление добру».
Дурное употребление добру…
Эти слова сопровождали короля до самых покоев. Прикрытая за ним слугой дверь мгновенно разорвала невидимую нить, которая еще удерживала его в Алебастровом Зале. Напряжение, сжимавшее его мускулы, ослабло. Он вдруг почувствовал себя усталым и опустошенным. Приблизившись к глазу Тараска с намерением получить гипотетическую поддержку в созерцании своего королевства, он увидел только черное небо, серые крыши и вереницу властителей, медленно продвигавшуюся по дороге Слоновой Кости. Королю неосознанно хотелось воспротивиться зову Терний и доказать себе, что он не нуждается в забытьи. Скрестив руки на груди, он попробовал заглушить это привычное эхо, прежде чем со вздохом уступить ему. Но едва он оказывался в своих покоях, как понимал, что всякое сопротивление бесполезно.
Он позвал слугу и позволил раздеть себя в тишине, не отрывая глаз от этой узкой дверцы, что пока еще отделяла его от соблазна Терний.
– Не желает ли ваше величество, чтобы я зашел за ним? – осведомился морибон.
– Ни к чему. Ты можешь идти.
Пятясь задом, слуга быстро скрылся. Король не боялся своей наготы, которая разоблачала непрочность его тронутого некрозом тела. Он коснулся прохладной поверхности заклепок, усыпавших его грудь, и тихими шагами направился к дверце. Открыв ее, он остановился на балконе из белого мрамора, чтобы полюбоваться произведением искусства садовников, которые поддерживали королевский колючий кустарник в прекрасном состоянии.
