— Гости дорогие! — смеется Мореход. — Демон, как правильно сказано в каком-то человеческом справочнике, врывается в мир, причиняет миру боль и мгновенно уходит обратно. Демон рвет ткань реальности. Она потом срастается, но кое-как, рубцами и шрамами. А если кто в нее вписывается нормально, без мучительства, то становится богом. На моих островах полным-полно богов, рожденных хозяевами островов — людьми и не людьми. С некоторыми я дружу. С некоторыми — только раскланиваюсь. Главное, чтоб не уродовали остров, на котором живут.
— Люди могут рождать богов? — я недоуменно качаю головой.
— Еще как. У меня недавно на небе даже созвездие новое появилось, Мать Богов. Одна храбрая женщина собой пожертвовала, чтоб на ее острове жилось полегче. Ну, это уже совсем другая история…[22]
Я сижу, погруженный в нерадостные мысли. Нерассказанная история о самопожертвовании безвестной особы совсем не греет душу. А что, если и мне придется вот так — фьють! — и вознестись, и занять место на небосклоне, и завершить все свои земные дела, чтоб кому-то в неизведанном внутреннем космосе житуху облегчить… Я ничего подобного для себя не планировал.
Мореход смотрит на меня выжидательно. Вроде как взвешивает: гожусь я в самоотверженные герои или не гожусь? А я что? Я и сам не знаю. Я даже не знаю, хочу ли услышать: не дрейфь, мужик, ты выживешь, ты всех победишь, ты все устроишь наилучшим образом — и никаких там созвездий в честь павшего смертью храбрых! Утешения мне сейчас не опора, а засада. Наверное, герои погибают, когда становятся слишком самоуверенными. Не знаю, кто это сказал.[23]
В любом случае, от нашего анабасиса[24] увиливать не стану. Вон, сколько всего от моего личного мужества зависит. Никогда раньше я не чувствовал себя столь значительной фигурой. Кажется, люди соглашаются рисковать собой именно ради этого ощущения…
Вечереет. На улицу выплескиваются волны сограждан, завершивших повседневный трудовой подвиг. Движения у них сосредоточенные, рыскающие: долгожданный прохладный вечер надо прожить на всю катушку, чтоб не было мучительно больно за бесцельно проведенные часы. Все-таки дети земли — несгибаемый народ. Авось и я, плоть от плоти этого мира, не подведу своих таинственных поручителей.
Глава 5. Танцующий глейстиг
А на следующий день Марк пропал. Сказал, поедет домой, отвезет рисунки, по которым шествовали вереницы фоморов, позвонит родным, уладит дела… Никакого смысла в посещении заброшенной квартиры, разумеется, не было. Любые дела можно уладить по телефону. Рисункам тоже не обязательно покидать комнату Марка. Да и вещи провидца давным-давно обосновались у меня. И все-таки сгреб он свои папки и ушел пружинистым шагом, точно на прогулку.
У людей так принято — перед трудным делом (оно же приключение) слоняться по гулким комнатам и запруженным улицам, не зная, чем себя занять, прощаясь со своей нынешней жизнью и не веря в возможность жизни новой, которая наступит ПОСЛЕ выполнения трудного дела. То есть после приключения. Уму непостижимо, как при таком страхе перемен, царящем в каждом отдельном мозгу, род человеческий ухитряется быть самым изменчивым среди разумных рас. Мы, фоморы, никогда не устраиваем ритуальных прощаний с собой прежним перед тем, как выйти из моря или в море вернуться. Не «приводим дела в порядок», когда наше время на земле подходит к концу. Не отделяем один прожитый отрезок нашей жизни от другого, чтоб почувствовать разницу.
И все-таки фоморы не привыкли становиться у человека на пути, коли тому приспичило устроить дурацкий обряд прощания. Вот мы его и отпустили, провидца нашего. Упустили. Как будто он был хитрым, опытным осьминогом, а мы толпой галдящих мальков, уверенных, что уж они-то поумнее мешка головоногого…
Вечером Марк не вернулся и я принялась ему названивать. Телефон упорно долдонил свое «временно недоступен», мы трое — я, Морк и Мулиартех — кружили по комнатам, выписывая восьмерки, точно стая голодных акул, время шло. Улетучивались надежды на пребывание провидца в метро, на подзарядке или еще в какой-нибудь технической заднице. Мы понимали: Марк сбежал. Или…
— Ада, перестань выдумывать всякие глупости! — укоризненно качает головой бабка. — Зачем ему от нас бегать, если мальчик мог просто отказаться? Никто на него не давил, не обещал замочить в, гм, ближайшем водоеме всю его семью… Достаточно было сказать «нет» — и идти на все четыре стороны!
— Ты, бабуль, так давно живешь, что совершенно перестала разбираться в людях! — завожусь я. — Сказать «нет» в лицо тому, кто в тебя верит, для современного человека труднее, чем по-тихому слинять. Если вот так взять, да и отказаться, то придется наблюдать глубокое разочарование в прекрасном рыбьем глазике своей приемной бабки. И Марк, и большинство мужчин предпочтут сбежать, чем встретить женское разочарование лицом к лицу.
— Что, правда? — Мулиартех поражена. Примитивные существа эти древние морские змеи! Фоморы — те хоть замечают приливы и отливы человеческого добра и зла, мужества и слабости, веры и безверия. Для человека каждая из таких волн — целая эпоха. Для фомора она вполне соразмерна сроку жизни. Для морского змея — мгновение. Поэтому Мулиартех так тупит в вопросах человеческой психологии. Не может уследить. Как морская черепаха — за проносящимся мимо серебристым вихрем, состоящим из вертлявых рыбьих тел.
— Правда! — подтверждает Морк. — Сам не раз сталкивался: в наши дни люди охотно обещают то, чего не в силах выполнить, получают свою порцию благодарностей и комплиментов, а когда приходит срок исполнять — их и след простыл.
— Но… — бабка в растерянности, — …вокруг же эти… телефоны… интернет, почта, скайпы всякие. Тебя откуда угодно достанут, возьмут за шкирку и спросят: ты зачем врал-то, поганец? Зачем сожрал мое время? Зачем бегать за собой заставил?
— Бабуль, это же будет ПОТОМ! — усмехаюсь я. — Когда-нибудь. Через неделю. Через месяц. Через год. И пускай человек, измотанный долгим ожиданием, будет зол, пусть в его голосе будет презрение и даже ненависть, — заряд негатива ты получишь НЕ СЕЙЧАС. А если повезет, то вообще никогда. Обыкновенная святая вера труса. Святая вера в то, что за прошедшие жалкие сроки кто-нибудь обязательно умрет: либо ишак, либо падишах, либо сам Ходжа. Мысль о быстротечности времени не помещается в человеческую голову, сколько род людской на эту тему ни трепись. Им всегда кажется, что несколько месяцев — это долго.
— Да, дети, — кивает Мулиартех, — я невежественная и ненаблюдательная старуха, как вы изволите думать. Но я точно знаю: Марк шел прощаться. С домом, с друзьями, с родными. С собой. Он готовился, как воины древности — на неравный бой. Глупо перед рукопашной мыться и в чистое переодеваться, но они это делали. Потому что их земная жизнь заканчивалась на пороге битвы. Вам этого не понять, вы отродясь не воевали.
