— Иди ко мне.
Я попятился. Паника окутала меня душным одеялом. Но меня собственный ужас только разозлил: хорош герой, с самим сатаной воевать собрался, а первой же козочки в пеньюаре испугался до дрожи! Ну что она тебе сделает? Если не прыгнула на загривок из засады, не вырвала позвоночник раньше, чем ты понял: тебя убивают, — значит, не за этим пришла. Может, это еще один межрасовый контакт. Может, у их народа перед началом переговоров танцевать положено? А что? Я умею. В смысле, танцевать.
И только прикоснувшись сквозь прозрачную распашонку к горячему, почти обжигающему женскому телу, я сообразил, какого дурака свалял. Всю осмотрительность, всю осторожность, всю ответственность мою словно ураганом выдуло. Осталось только дикое нетерпение и счастливое предвкушение: танцевать! Танцевать до упаду, выплеснуть все, чего от жизни ждал, все страстишки свои поименно перебрать, летать, не касаясь ногами земли, вспениться шампанским, взорваться салютом, всему миру себя раздарить — и снова танцевать!!! И коза эта мохноногая казалась самой желанной в мире партнершей — по чему именно партнершей, неважно, потому что сейчас только танец имеет значение!
Мир погрузился в горячую, липкую тьму, в которой проносились мимо стены и шкафы, под ногами оказывался то пол, то сиденья и спинки кресел, то пружинящая поверхность дивана… А временами — так даже подоконник и полки все тех же шкафов. Невероятная козлоногая танцовщица умела не только чечетку отбивать — она летала! Буквально — взлетала к потолку, вращалась в воздухе в вихре собственных волос, приземлялась мне на руки и снова летела ввысь. А иной раз и меня втягивала в головокружительные воздушные па, оставшиеся у меня в памяти горячечным бредом.
Это было круче всего, что мне довелось испытать за тридцать прожитых лет — круче спорта и секса, круче вдохновения и везения, круче опасности и озарения. Я хотел лишь одного — чтобы так продолжалось всегда. До самой моей смерти. И никаких обязательств, никаких обещаний, ничего. Пусть сами решают свои проблемы, пока я танцую, танцую из последних сил, на остатке дыхания, на остатке жизни…
И в этот миг все кончилось. Партнерша моя лежала, вытянувшись вдоль стены, а на стене красовалась глубокая вмятина. В форме женской попы. «Красиво! — подумал я, падая навзничь. — Если выживу, ни за что заделывать не стану». Очнулся довольно скоро. Руки Морка держали мою голову, ладони Ады холодили кожу на груди. Мулиартех сидела в кресле, попирая ногой тело женщины-козы. Полное жизни тело, надо сказать. Существо, едва не уморившее меня «перпендикулярным выражением горизонтальных желаний», распласталось по полу, вздрагивая от желания дать деру. Удар, повредивший перекрытия, прошел для этой твари бесследно.
— Это… кто?.. — прохрипел я, с трудом заставляя работать пересохшее горло.
— Сейчас все узнаешь. Рот открой, — сухо приказала Ада. Я вяло шевельнул челюстью. Ада просунула мне в рот горлышко бутылки из темного стекла и осторожно запрокинула мою голову назад. В рот полилась солоноватая жидкость. Я покорно глотал.
— Ну как? — обратилась Ада к Морку. Тот кивнул:
— Норма. Обезвожен, но жить будет.
— Это, мальчик мой, первая ласточка от Аптекаря, — послышался обманчиво ласковый голос Мулиартех. — Глейстиг, дитя воздуха, большая любительница танцев до упаду и агент отца лжи. Ее прислали, чтобы тебя убить.
— Зачем? — поднял бровь Морк. — Марк — не единственный провидец на свете! Предположим, дотанцевался до смерти. А мы бы нашли нового провидца. Не сразу, но, думаю…
— Вот подумай, подумай подольше! — послышался ехидный голос Ады. — Может, и сообразишь: только Марк способен провести нас к Мореходу. Без него путь в четвертую стихию закрыт. Аптекарь это понимает. А теперь и мы это поняли.
— Нельзя тебя без присмотра оставлять, парень! — вздохнул Морк. — Убьют.
Слов у меня нет, поэтому я молча киваю. Убьют. Наверняка.
Глава 6. Приберегая пессимизм на черный день…
— Сука! — орешь ты, брызгая слюной. — Наглая, наглая сука! Тебя бы на мое место, тебя бы хоть на миг — на мое место!!!
Но все это — внутри. Снаружи ты почти невозмутима — сидишь, улыбаешься и прожигаешь меня ненавидящим взглядом. Да, это ненависть, ничто иное. Я умею узнавать ее неспящий вулкан во всем — в прищуре глаз, в мгновенных подергиваниях рта, в проступивших носогубных складках, старящих еще совсем молодое лицо. За что же ты так ненавидишь меня, подружка?
За то, что стала для меня лабораторной мышью. И тестировала для меня смыслы жизни по всей шкале от высших до низших. В результате твоя жизнь превратилась в отравленную свалку. А моя тем временем текла по строго рассчитанному руслу. Но разве я подряжала тебя на это… сотрудничество? Разве я подкупала тебя, подталкивала, подначивала? Я просто наблюдала. Стоя в стороне от твоей судьбы.
К тому же ты так хорошо знала, чего тебе требуется. Самого лучшего. Всегда и во всем. Ты входила в комнату и сразу определяла, где тут наливают лучшие напитки, стоят лучшие кресла и тусуются лучшие мужики. Ради возможности оказаться в вип-зоне ты не щадила того, что у тебя УЖЕ было: как известно, лучшее — враг хорошего. Хорошее рядом с тобой было обречено.
И ты непрестанно удивлялась моей инертности. Ты пыталась учить меня уму-разуму — по-свойски, по-дружески, не обижаясь на отказы и насмешки. А были годы, когда я смеялась над тобой постоянно. Потому что уже знала, чем все кончится. Гигантским, феерическим, апокалиптическим упсом. Вот только, в отличие от героев комиксов, после картинки с этим самым «OOPS!» ты не сможешь как ни в чем не бывало топать по избранной стезе. Бумажные упсы не превращают стезю в неприступную ледяную гору. В отличие от реальных.
А теперь ты ненавидишь меня за то, что все это время я жила для себя. Не объявляя о своем эгоизме во всеуслышание, не размахивая им, как жупелом, толпе на потеху — можно же не совмещать роль эгоиста с ролью шута? И тогда, если однажды ты дашь слабину, или сделаешь неверную ставку, или промахнешься, меняя хорошее на лучшее, — твоя жизнь не обернется каторжным трудом по сохранению лица перед гогочущей толпой.
Чтобы быть эгоисткой, надо быть очень, очень внимательным. И знать о людях больше, чем «это мое» и «это не мое». Прощай, подружка. Разбирайся сама с мужем, бросившим тебя в разгар кризиса — международного и возрастного, с финансами, горланящими романсы, со списком нужных людей, оглохших и ослепших, когда судьба твоя закладывает такой непредсказуемый вираж… Звони, когда выберешься. Сама.
Я встаю с неудобного пластикового кресла и, покидая кафе, замечаю знакомое лицо. Красивый мужчина, НАТУРАЛЬНО красивый, без натужной метросексуальной ухоженности, без тусовочно-голодного выражения на лице: ну узнай же меня, ну блесни улыбкой, ну подари восхищенный взгляд — мне, медийному, полуизвестному, примелькавшемуся в светской хронике! Жаль, что я не помню, кто вы. Да и задерживаться очень не хочется. Я, видите ли, только что предала лучшую подругу. Положила камень в протянутую руку, плюнула в душу, отгородилась от чужой беды. Нет мне прощения, эгоистичной суке.
