Все казалось каким-то нереальным. Возможно, меня слишком часто били по физиономии с того момента, как Ален сцапал меня в опере каких-то два часа назад.
Снорри покачал головой.
— За мной. Быстро!
И исчез в ночи. Шум, с которым к нам бежали по складским коридорам, убедил меня, что надо сматываться. Мы пересекли обширное пространство, заваленное бочками и ящиками, проскочили под десятками сохнущих сетей — у нас за спиной остались паруса множества рыбачьих лодок. К полуночи мы миновали набережную реки и спустились к воде, где к большому железному кольцу, вделанному в стену, была привязана шлюпка.
— У тебя есть лодка, — сказал я.
— Я был километром дальше вниз по течению, чистый и свободный. — Снорри кинул свой меч, шагнул вслед за ним и подобрал весло. — Что-то случилось со мной. — Он помолчал, созерцая свою ладонь, хотя та была полна лишь темнотой. — Что-то… мне стало худо. — Он сел и взял оба весла. — Я знал, что должен вернуться, знал направление. А потом нашел тебя.
Я замер на полушаге. Магия Сестры сделала это. Я знал. Трещина прошла сквозь нас: светлая сквозь меня, темная сквозь него; и едва мы со Снорри расстались, какая-то таинственная сила возжелала нас воссоединить. Мы удалялись друг от друга — река уносила Снорри на запад, и эти трещины снова вышли на поверхность, разрывая нас на части, чтобы вновь соединиться. Я помнил, что случалось, когда они сливались, — неприятное зрелище.
— Не стой тут как дурак, отвязывай веревку и садись.
— Я… — Шлюпка качнулась, когда течение повлекло ее. — Она какая-то не слишком устойчивая.
Я всегда считал, что лодка — это такая иллюзорная защита от утопления. Будучи человеком здравомыслящим, я прежде никому не вверял свою безопасность, а вблизи все оказалось еще хуже: темная река плескалась у весел, словно была голодна и облизывала их.
Снорри кивком показал на ступеньки.
— Через секунду тут покажется арбалетчик и живо убедит тебя, что промедление было ошибкой.
Я тут же прыгнул, и Снорри передвинулся, чтобы я не опрокинул лодку, пока не усядусь.
— Веревка!
Сверху зазвучали крики, все приближаясь.
Я вытащил нож, полоснул веревку, едва не утопил нож в реке, попробовал еще и наконец перепилил волокна, они подались — и мы были свободны. Течение подхватило нас, и стена исчезла во тьме вместе с твердой почвой.
— Тебя что, сейчас опять вывернет?
— Река перестала течь, да? — спросил я.
Снорри фыркнул.
— Тогда да. — И я, в виде подтверждения, добавил еще одну цветную струйку к темным водам Селина. — Если бы Господь создал людей, чтобы они по водам ходили, Он бы дал им… — мне было слишком худо, чтобы острить, и я повис на борту лодки и осклабился, глядя на серый рассвет, поднимающийся позади, — дал бы им все, что для этого нужно.
— Мессию, который ходил по водам, дабы показать, что именно для этого Бог сотворил людей? — Снорри помотал большой, словно вытесанной из камня, головой. — Религия моего народа старше, чем та, которую принес Белый Христос. Эгир владеет морем, и в его намерения не входит пускать нас туда. Но нас это не останавливает. — И он пророкотал песню:
Мы, ундорет, в бою рожденные,
Поднимем молот и топор,
От нашего клича боги да дрогнут!
Он греб дальше, напевая свои причудливые, лишенные ритма мелодии.
Нос у меня кошмарно болел, я замерз, был весь побит, и, когда мне удалось втянуть расквашенным носом воздух, оказалось, что воняю я немногим приятнее кучи дерьма, спасшей мне жизнь.
— Мой…
Я смолк. Произношение у меня было комичное: «мой нос» прозвучало бы как «бой доз». И хотя у меня были все основания жаловаться, это могло взбесить норсийца, а злить человека, способного прыгнуть на медведя, чтобы сбежать с ринга, лучше не стоит. Особенно если на ринг его отправил ты сам. Мой отец говорил: «Ошибаться свойственно человеку, прощать свойственно божеству. Но я всего лишь кардинал, а кардиналы — люди, стало быть, я не стану тебя прощать, а склонюсь к тому, чтобы побить тебя палкой». Снорри тоже явно не отличался всепрощением. Я снова жалобно застонал.
— Что?
Он оторвал взгляд от весел. Я вспомнил впечатляющее количество трупов, которые он оставил на пути к маковой плантации Мэреса и потом сюда — с учетом того, что был серьезно ранен в правую руку.
— Ничего.
Мы гребли дальше мимо садов Красной Марки. То есть я лежал и ныл, а греб, конечно, Снорри, и то он лишь немного ускорял наше передвижение, остальное делал Селин. Правая рука норсийца оставила на весле кровавое пятно.
Местность была зеленая и однообразная. Я, свесившись с борта, бормотал жалобы и то и дело блевал. Еще мне было интересно, как это меня угораздило проснуться рядом с нагими прелестями Лизы де Вир и в итоге оказаться в утлой лодчонке с громадным полоумным норсийцем, — а ведь и суток не прошло.
— У нас будут неприятности?
— Чего?
Я отвлекся от своих страданий.
Снорри повернулся по течению — там реку окаймляли деревянные мостки с привязанными к ним лодками. Люди копошились на берегу, проверяя садки для рыбы и починяя сети.
— С чего бы?.. — И тут я вспомнил, что Снорри очень далеко от дома, в стране, которую он видел разве что мельком, в окошко фургона, в котором перевозили рабов. — Нет, — сказал я.
Он фыркнул и отвел лодку к более глубокому месту, где течение было быстрее. Возможно, во фьордах ледяного Севера любой чужак — это дичь, а чужаком становишься в десяти метрах от собственного порога. Красная Марка все же была более цивилизованна — в немалой степени благодаря тому, что моя бабка приколотила бы к дереву любого, рискнувшего нарушить сколь-нибудь существенный закон.
Мы плыли мимо бесчисленных безымянных хуторов и городков, видимо как-то называвшихся, но ничем не отличавшихся друг от друга, поэтому я не мог и не хотел запоминать эти названия. То и дело полевой сторож, опершись о лопату, клал подбородок на костяшки пальцев рук и смотрел на нас с отсутствующим видом, как корова. Время от времени за нами метров по сто вдоль берега бежали мальчишки, кидаясь камнями и показывая голые задницы. Прачки стирали на камнях мужнины рубахи и поднимали головы, одобрительно присвистывая при виде гребущего норсийца. И наконец на пустынном отрезке реки, в пойме Селина, под палящим солнцем, Снорри остановился под огромной ивой. Дерево склонялось над ленивыми водами в глубокой излучине и закрывало нас своими ветвями.
— Вот, — сказал он, и нос лодчонки уткнулся в ствол ивы. Рукоять меча соскользнула со скамьи и звякнула о доски — клинок был темен от запекшейся крови.
