Память понемногу восстанавливалась, все новые и новые детали всплывали из ее темных глубин, и с каждой новой толикой информации Ворон становился еще более отчужденным. Все часы покоя шаман посвящал копанию в собственной памяти, упорством и настойчивостью прокладывая себе путь к ее затаенным уголкам. И, хотя Ворон понемногу открывал для себя что-то новое, он понимал, что до полного восстановления еще очень далеко. Когда блуждание среди бессвязных образов ему, наконец, надоедало, шаман переключался на события более близкие, на те обстоятельства, которые непосредственно предшествовали его появлению здесь.
Снова поднял он со дна своей памяти отрывочные воспоминания о темной пещере и озере, находящемся в ее глубинах. Теперь картины прошлого выглядели четче, но знания о том, что же все-таки он делал в таком месте, по-прежнему не было. Может быть, стоит попробовать с другого конца? А, точнее, с самого начала? Напрягая свою силу воли, Ворон пробивался все глубже и глубже, как вдруг, пробив, видимо, какой-то внутренний барьер, сразу окунулся в поток ярких образов и ощущений - холода и нехватки воздуха...
... Намурату, один из четырех верховных шаманов, сегодня был свободен. После утренней медитации, которую он проводил вот уже сорок шесть лет, Намурату вдруг осознал, что настоящий день располагает к телесному отдохновению, и, поскольку он привык доверять своим спонтанным озарениям, старик поднялся по семидесяти семи ступеням храма наружу. Там стояла та чуть более теплая, чем обычно погода, которая всегда так радовала его старый глаз. Намурату было уже сто двадцать пять лет, возраст весьма преклонный для человека, но еще не очень большой для верховного шамана. Их было четверо, суховатых стариков с пронзительным молодым взглядом, так пугавшим простых людей. Их задачей было сохранять баланс в клане, следить за порядком, и, конечно же, обращаться к самой Тьме.
Намурату с наслаждением потянулся, разминая онемевшие мышцы, и сделал глубокий вдох. Стояло ранее утро, воздух был свеж и пропитан ароматом хвойного леса, в гуще которого находился храм. Хотя, храм, наверное, - чересчур громко сказано. Это название показывало скорее, назначение здания, но не его строение. Обычно храмы монументальны, имеют массивные колонны и статуи с грозными лицами. Святилища Тьмы были всего лишь небольшими подземными залами, к которым вели семьдесят семь ступеней. Посреди темного, ничем не освещенного помещения располагалась статуя-идол, однако никто не знал, как она выглядит. Приносить какой-либо источник света туда строго возбранялось, а обычный человеческий глаз ничего не различал в кромешном мраке. Однако, те, кто достиг духовного сродства с первоначалом, получали в дар от Тьмы способность видеть сквозь нее, и самое странное было то, что каждый такой посвященный описывал идола по-своему. Намурату, например, все эти годы видел его как старое разлапистое дерево, с веток которого свисали пряди паутины. Раньше, когда он был моложе, шаман пытался понять смысл такого видения, но потом, с опытом, к нему пришло другое понимание - такие вещи нужно принимать как должное и не стараться в них разобраться.
Сейчас же, освободив себя от обычного бдения, верховный шаман с наслаждением вдыхал лесной воздух и прислушивался к звукам природы. Он любил природу, потому что она приносила в его душу спокойствие, которого ему так и не удалось до конца достичь, посвятив свою жизнь служению. Только здесь, на лоне природы, старый шаман мог позволить себе ни о чем не думать, не пытаться что-то понять и прийти к какому-то заключению. Он просто наслаждался окружающей жизнью, забывая на миг, кто он такой, и отдаваясь этому беззаботному течению.
Намурату еще раз вдохнул в себя запах хвои и медленными шагами, уверенно ставя босые ноги, пошел по протоптанной им за сорок шесть лет тропинке к ручью. Природа пробуждалась, над землей стояла легкая дымка, а солнце уже окрасило горизонт яркими цветами, не появившись еще, впрочем, в поле зрения. А вот и ручей, журчит, перепрыгивая с камня на камень, лопочет что-то бессмысленно-доброе. Старый шаман улыбнулся и приветливо поздоровался с ручьем и, хоть он и не получил ответа, где-то глубоко внутри себя он знал, что его услышали. Старик подошел ближе и с наслаждением опустил босые ступни в поток, присев на крупный камень, выступавший из воды. Намурату чувствовал себя просто замечательно в этот момент, ни одна посторонняя мысль не беспокоила его, на душе было тихо и спокойно. Он закрыл глаза и просидел так достаточно долго. Солнце уже успело встать, и ручей засверкал мириадами бликов.
Из блаженного забытья старик был вырван резким стуком. Намурату открыл глаза и огляделся, силясь определить его источник. Не найдя ничего в округе, старик опустил глаза и увидел, что к его камню, на котором он сидел, потоком прибило какой-то небольшой ящик. Шаман поднял его из воды и с огромным удивлением понял, что в ящике находился ребенок. Он был еще определенно очень мал, крохотное его личико было сморщено от нахождения в воде, которая просачивалась сквозь прорехи в ящике. Малыш задыхался, потому что вода на сей раз добралась до его носа и он, будучи не в состоянии задержать дыхание, да и не зная, как это делается, успешно захлебывался. Намурату быстро вынул ребенка из ящика и, приложив два пальца к его шее, закрыл глаза. А спустя мгновение вся вода, уже попавшая в легкие несчастного, хлынула наружу...
Ворон поудобнее подложил руки под голову и глубоко вздохнул. Лагерь спал, теплились угли костров, отовсюду слышалось сопение и, кое-где, храп. Шаман постелил свою циновку во внешнем кругу так, чтобы иметь как можно меньше соседей. Яркие образы все еще витали перед ним, лучше всего запечатлелась в его мозгу размытая картина, представлявшее собой сухое старческое лицо, и сопутствующее ей ощущение прикосновения рук. Это воспоминание ничего не проясняло, но Ворону почему-то захотелось улыбнуться. Во всяком случае, он был доволен, что смог пробиться к своим детским воспоминаниям. Может быть, получится узнать больше?
... - В стороны, - повелительным голосом сказал рослый молодой мужчина с густой копной серебряных волос. Он подобрал полы своего длинного простого одеяния из грубой ткани и склонился над лежащим на земле человеком, в боку которого зияла окровавленная рана. Окружающие люди, в основном бородатые мужчины в поношенных кожаных куртках и с луками в руках, незамедлительно подались назад, молча признавая превосходство беловолосого над собой. На их суровых лицах читалось сострадание к товарищу и некоторое беспокойство за исход дела, но был там еще и страх перед носителем Тьмы. Они боялись его, потому что не понимали природы его силы, что всегда было свойственно людям.
