— Отлично, ваша светлость, из вас получился прекрасный некромант. У меня в кладовке со времен Валтасея Тоюмефа лежат несколько безнадежно испорченных бесценных живописных полотен. Я хранил их, терпеливо ожидая подобного счастливого дня.
— Неси. Вернусь из Виззла, займусь. А пока что я обещал Иоффе пройтись с ним по садикам, у кого там какие деревья погибли, вернуть к жизни. И еще в заброшенном склепе трое зомби уже на части разваливаются — тоже надо забежать. Ты куда смотрел, господин, называется, и повелитель?
И, прежде чем Зелг успел ответить, Шнорри легко побежал к выходу, пританцовывая на ходу. Думгар проводил его ласковым взглядом.
— Я же говорил, ваша светлость, это ваше родное чудовище. Оно всегда будет таким, каким вы его воспитаете.
* * *
— Дедушка, пора вставать.
— А я и не спал. Так, прилег ненадолго. О! А где это я?
— В склепе.
— Смотри-ка, хрустальный гроб где-то раздобыли.
— Хотели тебя порадовать.
— Значит, все-таки спал.
— Немного.
— А Кассарией и не пахнет. Не вернулась?
— Нет.
— Знаешь, где искать?
— Пока нет. Но я не отступлю.
— Это хорошо. А с врагом управились?
— Как видишь.
— Кстати, про видишь — ты меня как-то неправильно разбудил.
— Почему?
— А ты у меня в глазах как-то двоишься.
— А-аа, это. Это временно, не волнуйся.
— А как ты меня разбудил, если Кассария не вернулась?
— Своими силами.
— То есть сил у тебя каким-то образом прибавилось.
— Чуточку.
— Цигра не заявлялось?
— Пока что нет.
— Ну и ладно, без него обойдемся. Итак, что дедушка успел пропустить?
— Войну.
— Кто победил?
— Мы.
— Как?
— О-оо, это нужно рассказывать обстоятельно.
— Долгая история? Это хорошо. Только истории поражений бывают короткими. А про победы нужно повествовать подробно и со вкусом. «Сижу в дупле» уже вышел?
— Вышел. Только с доставкой проблемы. Номера такие толстые, что больше десяти штук средний почтальон не поднимает.
— Значит, будет что почитать. Итак, начни с главного — что у нас новенького?
— У нас новый Великий магистр Ордена Кельмотов.
— Я его знаю?
— Лорд Таванель.
— Ух ты! А кто ж его назначил?
— Такангор.
— Ну, этот быцик и не на такое способен.
— Ты даже не представляешь, как ты прав. Он теперь царь.
— Чей?
— Минотаврский.
— Ничего себе — поворот сюжета, прямо как в детективе «Спина в полоску», там тоже герой, которого все считали недалеким, но очень добрым деревенским жителем, как-то нашел в чужом подвале, куда случайно попал, пытаясь помочь несчастной курочке, загадочный ящик с молотком и тремя пестрыми яйцами, и, разумеется…
— Дедушка!
— Правильно, детективы рассказывать нельзя. Потом сам прочитаешь. Ну а ты-то как, внучек?
— С чего бы начать? У меня теперь есть собственная Стая.
— Какая еще стая?
— Не стая, а Стая. Потом пойдем, я познакомлю тебя с Малагастом и остальными духами.
— Это что ли те каноррские ребята?
— Да. Они избрали меня Вожаком.
— Хорошо звучит. Да что ж ты так двоишься-то?
— Это не я и не двоюсь. Это Шнорри.
— Какой Шнорри?
— Говорит, голубоглазый.
— Голубоглазый, значит… Тебя по голове не стукали?
— Нет, дедушка. Это мой Спящий.
— А почему он э-эээ… не у себя?
— А у меня занято. Здравствуй, дедуля. В моем подземелье теперь сидит другой Спящий — ты его не знаешь, он Спящий Галеаса Генсена. А мы с Зелгом тут разбираемся вдвоем со всеми проблемами. А потому что я был Спящий, а стал Проснувшийся, мы решили называть меня Шнорри. Тебе нравится?
— Так, начнем сначала и по порядку — сколько дедушка спал?
* * *
Газета театральных критиков
БОРМОТУРГ, № 46
Наш девиз: Если сомневаешься, бормочи*
(*Джеймс Борен)
ОГЛУШИТЕЛЬНЫЙ УСПЕХ
С оглушительным успехом, можно сказать, с триумфом, которого еще не знали эти старые почтенные подмостки, в булли-толлийском театре идет пятиактная пьеса «Страдания шаловливого суслика». Вначале, правда, маститые критики не разглядели в новинке сезона подлинный шедевр, обещающий стать нашим бесценным наследием потомкам. Премьера прошла на крайне среднем уровне; третий спектакль и вовсе был освистан недалекой публикой. Однако, когда пьесу уже собирались убрать из репертуара, пожелавший остаться неизвестным источник, близкий ко двору, сообщил, что вероятнее всего, гениальное творение принадлежит перу нашего победоносного монарха.
— Эмигрировать я не могу? — грустно спросил Юлейн, отрываясь от газеты.
— Нет, — отрезал граф да Унара.
— Я так и думал, — вздохнул победоносный драматург.
Тогда яснее стали тонкие аллюзии, сложные намеки и подтексты, раскавыченные цитаты и острые афоризмы. Пьеса из простой драмы на наших глазах выросла в грандиозный метатекст, всеобъемлюще описывающий судьбу поколения на примере одного короткого момента личной жизни и трагедии главного персонажа — шаловливого суслика, которому довелось жить в сложные и интересные времена смены традиций, колебания авторитетов, установления новых неписаных моральных законов, пересмотра старых взглядов на мир. Вместе с сусликом зрители вновь и вновь переживают гордость и страх, сомнения и экстаз, экстаз мы хотим подчеркнуть особенно — всю сложную многоступенчатую гамму чувств. Мы с сусликом плачем и смеемся, размышляем и негодуем и становимся другими.
Коллектив критиков из театральной газеты «Критики критикуют» и газеты «Бормотург» хотят возблагодарить нашего талантливого короля, который с пером в руке защищает достижения нашей древней культуры так же отважно и бескомпромиссно, как и с мечом на поле боя. Мы с вами, наше мужественное и великое величество; мы готовы денно и нощно верноподданно и непредвзято критиковать вас; смело отмечать ваши выдающиеся достижения; бескомпромиссно верить в будущие шедевры. Мы с вами, наш шаловливый, но вовсе не одинокий суслик! Мы с вами!
— А я бы, — тихо, но твердо сказал Фафут, — все-таки пересмотрел бы вопрос об эмиграции. Или хотя бы о путешествии. Далеком, очень далеком, долгом дальнем странствии.
— Дальнее и далекое — тавтология, — заметил граф да Унара.
Фафут глянул на него с кротким, но горьким упреком. И это говорит человек, который до сих пор не придумал, чем заменить фразу «И самая память о тебе сотрется из памяти людской».
