Не попадись ему тогда женщина, он бы продолжал резать, все что дышало.
Это война — никто не виноват.
Он нашел закопанные остатки дикой свиньи и съел. Медведица недовольно рычала, но отобрать не посмела.
Сытый медведь подался в глубину леса, даже не обернувшись. Мимолетная подруга осталась на поляне доигрывать свою весну.
Кажется, май, — вяло подумал Гуго. Ему стало трудно мыслить. Все время хотелось спрятаться на дальний план, отползти и не вмешиваться.
Тот кусок припрятанной свиньи оказался последней настоящей едой. Много дней медведь питался исключительно корешками и мягкими не утоляющими голод клубнями, которые только обманывали желудок. За три недели, прошедшие с момента пробуждения, удачная охота случилась только раз. Он тогда разогнал семью диких свиней, успев прихватить маленького кабаненка. Но тут уже самому пришлось спасаться. Из кустов на визг семейства вывалил здоровенный секач. Медведя уже шатало от голода. А хряк был вполне себе сыт и полон сил. Какое там, выяснять отношения! Гуго побежал. Он к тому моменту так истощал, что сам себе казался невесомым. Поросенка он нес в зубах, захлебываясь слюной и хриплым дыханием. Но ему все же удалось оторваться от разъяренного кабана. Увы, поросенок спас только на один вечер. На завтра опять захотелось есть.
Возвращаться в места, где охотился прошлой осенью, Гуго не стал. Ослабевший и почти ослепший от голода медведь станет легкой добычей. Превозмогая нелюбовь к открытым пространствам, он пересек неширокую равнину, которая тянулась с юга на север, разделяя долину Сю и центральные области. В лесном массиве по ту сторону тоже текли какие-то речки, но рыбы в них почти не водилось. Зверьё, такое впечатление, кто-то специально распугал. А жевать зеленые побеги он уже не мог.
Среди сплошного леса стали попадаться обработанные поля. Медведь обходил их с настороженностью дикого зверя. Бывший наемник, бывший король и бывший человек Гуго Реар отмечал запустение и скудость пашен. Из попавшейся по дороге деревни не доносилось ни блеяния, ни мычания, ни даже противного до глубины души собачьего лая. Менее чем за год, благополучная область, граничащая со столичной, пришла в полный упадок.
Все! дальше двигаться он не мог. Лапы дрожали. Медведь опустился на землю возле чистого ручейка, на дне которого ходили серебристой пылью мальки. Он зачерпнул воду, стараясь поймать хоть что-нибудь. Но ни одна рыбка не попалась. Они проворно удрали, оставив по себе только серебристый смех. Мелкая заводь быстро успокоилась. Гуго отчетливо увидел свое отражение, отшатнулся и закрыл глаза.
А надо ли ему сдерживать медведя? Зачем? Люди, да хоть те, которые его гнали и травили осенью, состоят из того же мяса, что и лесная свинья. Зато они не так проворны…да у них есть оружие. Но ему ли бояться…?
Что лучше: повиснуть на рогатине охотника, сойти с ума от голода или стать людоедом?
В первый момент показалось, просто морок — видение усталого сознания, химера, подсунутая, находящимся на краю пропасти рассудком, который уже не полностью принадлежал человеку, а и умирающему зверю — тоже.
Через узкий лужок, покрытый высокой очень зеленой травой, пробирался мальчишка. Он что-то искал: раздвигая траву палкой, заглядывал под самые корни — по сторонам, почти и не смотрел, исключительно под ноги. Обтрепанные штанишки до колен, рубашка с братнего плеча — великовата, рукава закатаны. Все серенькое. И сам худой не здоровой детской худобой сорванца, скорее — недокормыша.
Медведь замер. Он даже не дышал. Он весь сосредоточился и подобрался. Одного удара лапой будет достаточно. Как он ни слаб, человеческому детенышу хватит…
Сквозь наворачивающиеся слезы, сквозь голодную слепоту Гуго различал силуэт приближающегося мальчишки и понимал, что ничего не сможет сделать. Он не сможет остановить зверя. Он не станет его останавливать…
Перед ним стоял Сигурд. Его собственная уменьшенная копия. Его сын! Мальчик с синими как позднее небо глазами. Ребенок, который не знал, что такое отец, да так и не узнает уже.
Мальчишка заметил зверя, когда бежать уже было поздно. Черная костлявая гора, выросла перед ним и заслонила свет. Мальчик замер. Рот открылся, не исторгая звука.
Гуго отчетливо видел бескровные детские губы и розовый язык…
Красная пелена заволокла мир. Медведь качнулся вперед. Человек, собрав остатки сил, встал на его пути.
Вспышка! Глаза мгновенно перестали видеть. Мир рухнул во тьму.
Тело было совершенно чужое. То есть, Гуго понимал, что оно есть, но его как бы не было. Полное онемение. И муть в которую вдруг образовалось темное пятно, постепенно превратившееся в совершенно незнакомого мальчишку с зареванной физиономией.
— Дядька! — захлебываясь слезами, выл пацан. — Дядька, ты медведя прогнал?
Рука сама потянулась к лицу. Гуго даже не сразу понял, что именно рука, а не лапа. Понял и уставился на худую грязную кисть, покрытую черными мозолями.
— Дядька, а медведь убежа-а-а-л?
Пацаненок ревел в голос. Гуго сам готов был зареветь. Поляна колыхалась перед глазами. И почему-то мерзла спина.
А чего бы ей и не мерзнуть? Король сидел на бережку лесного ручья совершенно голый — понятно, что грязный, но еще и заросший непроходимой бородой до самых глаз. Мальчишка тем временем подобрался совсем близко. Рядом со взрослым, прогнавшим медведя, было не так страшно. Гуго заметил у него на боку короткие ножны. Руки слушались плохо, но до рукоятки детского шабера он дотянулся и вытянул клинок. Пацаненок заверещал, будто придавленный заяц. Но Гуго уже не обращал на него внимания.
Булавка за год вросла так, что пришлось сначала нашаривать ее под кожей. Нашел и без колебаний полоснул вдоль. Лезвие скользнуло по металлу. Боль оказалась такой сильной, что на какой-то миг даже помрачилось сознание. Но разве какая-то боль могла стать помехой для человека, победившего в себе зверя?!
Булавку он вытащил. Жилы рвались со звоном, будто струны. Пальцы оскальзывались. Он больше всего боялся ее потерять. Казалось, чуть отпусти, и хитро изогнутая железка уйдет вглубь. Но он ее вытащил!
А расстегнуть не смог.
Так и сидел глядя в раскрытую ладонь.
— Ершик! Ершик! Ершик, отойди от него. Ты кто? Эй? Ершик, что он тебе сделал?
Прямо в глаза Гуго метили острия вил. Точно против зрачков. И близко, близко. Только дернись, вопьются и уже навсегда погасят свет, а то и жизнь.
— Тятя, дядька медведя прогнал, а потом у меня ножик отнял и давай себя кромсать. Тятя, он медведя прогнал! Он ножик не отдает.
Пацан довольно быстро оправился от испуга и докладывал обстоятельно, хоть и нервно. Отец не обращал на его заявления никакого внимания. Шутка ли, поймать совсем рядом с деревней лесного брата.
Их же развелось точно моли в старой шубе! Что ни месяц, а то и неделя, жди набега. Деревню успели обнести каким никаким забором, женщин за него не выпускали, мужики выходили по двое, трое — скотину там попасти, хвороста набрать, трав… а чего он вообще рассуждает? Приколоть поганца на месте, и дело с концом.
Но поганец не рыпался, не кричал, своих не звал, только смотрел в глаза своего палача, да редко моргал. Ножик валялся в траве. Он его даже не поднял. Бок урода вовсю залило красненьким.
— Тятя!
Мальчишка повис у отца на руке. Острога дернулась. Урод, только того и ждал, поднырнул головой, перекатился и обнаружился уже за мелким пригорком. И ни по чем, что бок разворочан. А грязный и смрадный-то! Как есть, лесной брат.
— Чучело несмышленое, — заругался отец. — Как мы его теперь брать будем? Уйдет!
— Тятя, он медведя прогнал. Тот на меня кинулся, а этот встал. Тятя!
Видать не только у Гуго в голове мутилось. Превращение медведя в человека мальчишка не увидел или не осознал. Но в подвиг лесного человека уверовал, в чем сейчас пытался убедить отца. И тот, кажется, поддался. Острога развернулась копьями в землю. Мужик злой-то, злой, да пацаненка все же услышал.
— Че ты брешешь? Какой медведь?
— Про которого дядька Карпий говорил. Черный. Он тут лежал. Гля, следы.
Старший сторжко шагнул, наклонился, впрочем, не теряя из виду лесного урода.
— От, есь, перемесь! Точно следы. И куды медведь девался? По воздуху улетел?
— Прыгнул, наверное, — неуверенно сообщил младший.
— Мог, — подумав согласился старший. — Что мог, то — мог. В ручей хоть. И следов не оставил. И с собаками не найдешь. От ведь подлый зверь. Нам только медведя не хватало. Я чаял, Карпий брешет, как всегда.
А далее на мужика навалилась думка. Одним глазом он смотрел на лесного человека, другим в себя. Отпустить? Да как отпустишь! С собой вести? Вообще не знаешь, чего от него ждать.
— Эй, — наконец решился старший. — Ты кто таков?
Человек, — хотел сказать Гуго. После череды волшебных превращений это было самым с его точки зрения главным. Хотел-то, хотел, да только не смог. Место слов из горла вырвался полурев, полустон.
