Дыра, что у колодца была, почти пропала. Сузилась сильно. Стала как тарелка. А трещины, что в воздухе висели паутинкой, будто зарастали и вовнутрь втягивались. А вот чуть поодаль от нее зияла другая дыра, высотой с сарай. Но она была как-то аккуратней первой, что ли. Ровнее и вверх немного вытянута. Трещин от неё по воздуху меньше — зато рябь идёт, как от пара. И гул стоит потише. А еще темень набежала, хоть и день ясный был до этого. Гром послышался, близко уже молнии сверкали.
— Ба, да ты не отвлекайся! Знаем мы уже, как портал выглядит, и погода тут причем? Ты расскажи, что дальше-то было?
— Да сначала ничего не происходило. Мы на земле сидим, своей участи ждем. Кто-то раненый. Их пытаются перевязать, чем под руку попалось. Чужаки не мешают. Тварь отловили. Верёвками с цепью перевязали. Она рычит, дергается, её ещё двое сторожат. Огромный пёс, чем-то на волка похож, только шерсть совсем короткая и гладкая, да и сильно больше размером, лежит, кость обгладывает. Те четверо на чужом языке ругаются. Вернее, как… Один, вроде тот, что из дыры последним вылезал… руками размахивает, орет на другого, который явно над всем потешается. Другой, в той же рыжей шкуре, что вслед за тварью появился, спиной к нам стоит. Когда отвечает, будто рявкает. Отрывисто так говорит, хрипло. Плечи у него широкие, и третьего, который всё смеется, не видать мне…
Старушка замолчала, и покосилась на внимательно слушающих её детей. Когда она говорила про пса — заулыбались. Узнали, видать, о ком речь. «Интересно, а остальных как воспримут?»
— Четвертый отвернувшись стоял. Вроде слушает, но помалкивает. Старалась я прислушаться, да приглядеться насколько взор позволял. Мужчина, что кричал на своих, был высокий, бледный, худой… будто болел чем. Лицо молодое, красивое… Но не по-нашему. И в шрамах глубоких. Бороды и усов нет, будто юноша, но видно, что человек в летах. Во всяком случае волосы и брови русые, но с сединой… Пепельно-русые, в длинный хвост собранные. Правую бровь и щеку шрамы пересекают. И уши вверх чуток заостренные. Одет был в простую льняную рубаху, да штаны. На поясе кинжалы висели, на руках накладки со стальными звездами. Руки в тряпку перевязаны. Одежда кровью перемазана, — дети зашептались и тоже стали улыбаться. Видать, признали. Бабка ухмыльнулась и, стараясь скрыть грусть, продолжила:
— У того, что в шкуре, я пока только штаны разглядела просторные синие. Удивилась, что ноги из штанин торчали тоже рыжие, и все в такой же шкуре, что на плечах была. Я подивилась тогда, что чай не зима — жарко небось в шкуре-то. И тут он повернулся, и хорошо, что я на земле сидела, а то бы упала. Я-то думала, что человек на лицо шкуру волчью прям вместе с пастью натянул, да ошиблась. Он когда повернулся, на четвереньки встал и стал меняться. Хруст стоял такой, будто у него все кости разом ломались. Морда волчья стала втягиваться, площе становиться. Лицо человеческое появилось. Шерсть прям с кожей клоками отваливалась и ссыхалась тут же. Он быстро облик принял людской. Как обернулся — встал, из штанин остатки шерсти вытряхнул, да пояс поправил. Мужик оказался сам тоже рыжий, как и шерсть была, с бородой густой, шею закрывающей. И дальше говорил уже голосом низким, но больше не хрипел и не лаял.
Бабка закашлялась, попила воды из чашки и продолжила. Дети снова принялись шептаться и улыбаться, но тут ей показалось, что путают вожака с его сыном. Но разубеждать сейчас смысла никакого не было.
— Я так испугана была этим чародейством, что про третьего и четвертого чуть не забыла вовсе. Рыжий как раз после переворота в сторону отошел. Стало шутника видно. Он как раз боком повернулся, обращаясь к рыжебородому. Гляжу — а у него коленки будто назад, и тоже в шерсти, а вместо человеческих ступней — копыта. Вверх глянула — штанов-то нет, только рубаха длинная, срамоту, спасибо, прикрывшая. На лицо — юнец, хоть и с бородкой. Глаза какие-то, в ширину немного вытянутые, больше человеческих, да и зрачок, что у козы. На лбу маленькие рожки острые. А потом он ещё и хвостом мотнул, с кисточкой коричневой на кончике, — бабка театрально округлила глаза, и прижала ладони к щекам в притворном испуге. Дети радостно рассмеялись, забавляясь реакцией старушки на сатира. Но в то время ей было не до смеха, и про таких существ она не слыхивала. Да и односельчане тоже сразу решили, что перед ними настоящий чёрт.
— Четвертый долго к нам спиной стоял, будто вдаль всматривался. Высокий, пожалуй, выше всех, кто там у колодца собрался. Волосы черные, короткие. Одет в длинный то ли кафтан, то ли куртку почти до земли цвета ночи. Не поворачивался довольно долго. Потом рукой потянулся к берёзе. Прикоснулся к стволу, замер. Рука была совсем бледная, видны жилы синие. Пальцы длинные, на каждом пальце перстень большой, с разными камнями. А ногти — всё равно что коготь заостренный, а цветом чёрным, почти как пятно на берёзе.
Вдруг он что-то резко сказал, широким шагом дошел до твари, встал за её спиной. Затем схватил её за голову двумя руками, на несколько мгновений замер… Как-то крутанул, да и оторвал от туловища. На землю её обронил, руками встряхнул брезгливо. По сторонам осмотрелся, так же быстро пошел в нашу сторону. Мы все шарахнулись, да уйти бы нам никто не дал. Рядом большая бадья стояла с водой — стал руки отмывать, хоть и были чистые с виду.
Стоял от нас с Яреком шагов за пять. Лицо у этого чужака немного вытянутое, брови такие же, как у первого бледного, только черные. Бороды и усов тоже нет. На лбу обруч кованый с красными камнями. Кожа тонкая, бледная, даже немного сероватая, синие вены видны. Вокруг глаз будто углем неровно намазано… Но темнота исчезла чуть после. Губы бледные… Издалека вообще сначала померещилось, что глаз со ртом и нету — будто череп один. Штаны тоже чёрные, кожаные, в сапоги заправленные. Кафтан расстегнут, а рубахи под ним нет. На шее висели амулеты. Один из них — ключик небольшой… На груди знаки нарисованы, на руны похожие… — дети притихли, но робко улыбались. Бабка это тоже отметила, внутренне радуясь.
— Наверное, навсегда запомнилась его манера. То застынет, как статуя на несколько мгновений. Даже взгляд замирает на месте. После начинает двигаться плавно, как змея перед броском. Потом движение короткое, резкое, и заканчивает он его плавно, и снова замирает, будто забыл, что шевелился. И взгляд тогда был отрешённый. Будто к чему-то прислушивался пристально.
Он тогда как руки помыл, платок из кармана своего достал, вытер, взгляд куда-то поверх наших голов перевёл. Замер, затем на мгновенье, нахмурился, но скоро брови разгладил. Лицо ничего не выражало… Он быстро от бадьи с водой к нам перешёл. Ярек с самого краю сидел. Ближе всего к чужаку оказался. Тот схватил его за руку, рывком за собой потянул. Думала, на ноги его хочет поставить — но нет. Руку его, местом, где запястье, он к своему рту поднес. Ярек охнул, дернулся было, но замер, и даже обмяк как-то. Уже через мгновение этот, в чёрном, руку отпустил.
Братец мой наземь осел сразу, за запястье держится, глаза выпучил то ли от испуга, то ли от удивления. А взгляд у чужака кровью налился. Весь белок, затем зрачки будто красными клубами дыма затянуло. Через пару мгновений морок рассеялся, да я его глаза разглядела. От зрачка в радужину колючими льдинками небесный цвет идет, в белизне теряется. А к внутреннему краю, с другого берега, словно чёрный терновник растет. Нет у людей таких глаз… Чужак еще немного постоял, смотря вдаль, потом повернулся к толпе и спросил:
«— Кто староста?»
— Ба, а почему они на деревню твою напали? Нас же они, наоборот, спасли.
— А это ты у Князя спроси. С тех пор много воды утекло.
Дети, все как один, округлили глаза, даже жевать перестали. Бабка засмеялась.
— Да вы не робейте, все старики о былом поболтать любят.
— Да какой же он старик? У него ни бороды нет, ни усов, и лицо гладкое. Да и суров он больно… Страшно.
— Он-то? — бабка уже веселилась во всю. — Это я молодуха — девятый десяток пошел всего. Только телом одряхлела совсем. Я сама ему в лучшем случае в правнучки гожусь. И не бойтесь вы его так. Тем более вы же ничего дурного не затеваете. Да и вообще смелость всегда в почете была, — бабка, не переставая ухмыляться, глянула в окно.
