«Может, так и есть?» – со всей серьёзностью задумалась она. Может быть, она застряла в картине? В застывшем безжизненном просторе? Или, скорее, через портал архимага Громфа её швырнули на неизвестный план бытия, место холода и снега, бесконечных дней, где трудно было спать, пока этот шар света в небе, описывающий странные дуги, неустанно следил за ней, насмехался?
Он постоянно над ней насмехался! Это был мир её отца-дроу, перевернувшийся вверх дом. Вечная белизна вместо благословенного мрака. Она ковыляла по пустому простору, и её грызла единственная мысль.
Увидит ли она ночное небо ещё хоть раз?
А потом это произошло. Голодная – живот урчал, ягоды становились всё менее эффективными, по мере того, как увядала омела, – Доум’вилль наконец увидела, как солнце опускается и начинает свой путь за горизонт. Нужно вырыть пещеру на ночь, подумала она, и принялась за эту задачу с энтузиазмом, рождённым знанием того, что целый день будет вознаграждён заслуженным сном.
Но небо почти совсем не потемнело, и она в тупом изумлении смотрела, как солнце продолжает путь, не опускаясь, не темнея, а двигаясь, скорее, вдоль горизонта.
И вскоре после этого встало снова, солнце снова было на небе! Но нет, не снова.
По-прежнему.
Она заползла в свою нору. Она попыталась поспать, но знала, что обречена. Это не мог быть её мир.
- Нет, - решила она. – Это вечные муки для Доум’вилль.
Оно насмехается над её наследием дровского отца, решила девушка. Это была насмешка, вечная издевка, карающая за грехи отца.
И Доум’вилль кричала и кричала на ветер, пока хватало сил, а потом замолчала и обмякла от усталости.
Она лежала там и дрожала. И через какое-то время съела ягоду и вылезла на свет дня.
Она захромала дальше, потому что иного выбора не было.
Но никакого чувства направления у неё тоже не было. Как и надежды.
Она проклинала солнце на каждом шагу и благословляла любые облака, пересекающие небо и приглушавшие свет, и громко радовалась грозовым тучам в тех редких случаях, когда они появлялись, как будто они были её чемпионами в битве с огненным шаром, который не поддавался ночи.
Однако она проигрывала войну. Её омела завяла. Она не могла больше делать ягоды. У неё не было хлеба. Она могла создавать огонь, с помощью которого поддерживала тепло и растапливала снег из этого бесконечного моря, чтобы напиться. Но огонь был временным. Скоро у неё пропадёт и эта магия.
А затем погибнет и она. Угаснет на этой ветреной равнине из снега и замёрших волн камня и льда.
Всё отличалось от знакомых ей мест. Всё было тем же самым.
Она пила талую воду. Она спала в вырытых в снегу норах.
В какой-то момент, в какое-то время, ничем не отличающееся от любого другого, Доум’вилль набрела на трещину во льду, достаточно широкий разлом, чтобы она могла спуститься. Слабая, с непослушным телом, она сняла свою котомку и спустилась вниз – и ещё немного ниже. Кусок льда отломился под её рукой, и полетел, переворачиваясь, далеко вниз.
Она схватилась за свою опору и задержала дыхание, но стала задумываться о смысле этого спуска. Может быть, стоит просто отпустить стену, упасть и погибнуть.
Но потом она услышала всплеск.
Скорее из любопытства, чем в приступе надежды, Доум’вилль продолжила свой спуск. Её растерянный разум смог немного сосредоточиться – достаточно, чтобы сотворить волшебный свет. Теперь с каждым движением она творила новые мелкие чары, вспышку электрической энергии, которая резала лёд, создавая удобную опору. Наконец, она опустилась к тёмной воде, текущей так далеко по этому узкому ущелью, насколько хватало глаз.
Вода хлестала и бурлила, и Доум’вилль почувствовала, что поток наверняка шире, чем ущелье. Она сложила руки чашечкой и сделала небольшой глоток, но тут же выплюнула – вода была солоноватой. Она и раньше бывала на побережье Меча и у моря – эта вода была не такой солёной, но и пить её было нельзя.
Но если это действительно море…
Доум’вилль опустила руку в холодную воду и прочитала малое заклинание света, чтобы создать под собой освещённый участок. Потом ещё один свет, на сей раз – на мелкую монетку, которую она просила в воду, наблюдая за освещённой областью, пока опускалась монетка.
Она ждала.
Она увидела движение – всего лишь промелькнувший в неестественном свете силуэт.
Доум’вилль устроилась понадёжнее, вырыв ямки своими молниями по обе стороны узкого разлома, в которые можно было поставить ноги. Она закатала рукава, наложила свет на свою руку, затем опустила её по локоть в воду, вздрогнув от холодного укола. Она ждала.
Искажение.
Полосы крохотных молний вырвались с её пальцев – шокирующая хватка, которая стала небольшим шаром жалящей энергии, и она вскрикнула и убрала руку. Она потёрла её, но тут же забыла о боли, когда на поверхность всплыла небольшая оглушённая рыбка. Она схватила её и целиком забросила в рот, отчаянно нуждаясь в еде и не беспокоясь о костях, чешуе или о том, что рыба была сырой.
Только о том, чтобы найти ещё!
Время не имело значения. Другая рыба, третья – она сожрала обеих. Потом ещё одну, и ещё одну – она била их о лёд, чтобы оглушить или убить, и набивала ими свои карманы.
И ждала новую рыбу, и думала, что может остаться здесь навсегда.
Но нет, как?
Ей потребовалось немало времени, чтобы решить эту задачку, потому что она не хотела покидать это место – как она могла покинуть место, в котором была еда?
Она засветила новую монетку и бросила её в воду, за ней – ещё одну. Затем опускающийся свет пересёк крупный силуэт. Рыба намного крупнее. Длиной с её руку.
Доум’вилль достала мелкую рыбёшку из кармана и откусила ей брюхо, вытянула зубами её внутренности, затем бросила извивающееся, гибнущее месиво в воду.
Большая рыба всплыла, чтобы покормиться, и рука Доум’вилль опустилась, схватив её, оглушив (и в очередной раз оглушив в воде саму себя!). Она приняла боль и прочитала заклинание ещё раз, затем подняла бьющегося стальноголова из воды и жестоко ударила им несколько раз по льду, пока тот не замер.
Она распустила тонкий узел на поясе и привязала добычу к груди, а потом Доум’вилль, несмотря на боль, несмотря на усталость, каким-то образом вскарабкалась по тому же склону, по которому спустилась. Она не знала, как долго, как далеко или сколько раз ей пришлось использовать мелкие чары, чтобы надёжно ухватиться за стену, но наконец она выползла обратно в море снега и льда рядом со своей котомкой.
Солнце по-прежнему было здесь и насмехалось над ней.
Она вырыла небольшую дыру в снегу и заползла внутрь, не столько ради укрытия от холодного ветра, сколько ради того, чтобы скрыться от беспощадного света, и впервые за долгие дни – месяцы? Годы? Вечность? – она заснула.
Она съела мелкую рыбу, когда проснулась, сунула большую в свой узел и пошла дальше, не покидая трещину.
Нужно было идти дальше.
Нужно было питаться.
Нужно было идти дальше.
Нужно было питаться.
Идти.
Есть.
Спать.
Пить.
Её мысли свелись лишь к этому. Она забыла, почему.
И почему не наступает ночь? Куда подевались звёзды, под которыми она танцевала в… в месте, которое было раньше и для которого в её памяти не нашлось имени?
В этих как будто бесконечных скитаниях Доум’вилль не раз пыталась вспомнить свои заклинания посильнее – но всё было напрасно. В какой-то момент она доела последние куски большой рыбы, но слишком устала, чтобы возвращаться обратно к разлому – а может быть, просто забыла, так что она шла дальше, шаг за шагом в ослепительном, непрекращающемся солнечном свете, под не стихающим холодным ветром.
Она не знала, сколько времени прошло – она спала четыре раза, но это мало что значило – прежде чем её живот снова начал урчать от голода, а руки тяжело повисли по бокам. Долгое время она не обращала на это внимания, но потом к своему ужасу поняла, что уже не идёт вдоль большой трещины в необычайно толстом слое льда.
