Хитро. Тамалон постарался, чтобы нарастающий в нём зловещий гнев не отразился на лице. К падению Ускевренов во времена его отца Альдимара привела торговля с пиратами — в то время, как и сейчас, это преступление само по себе приравнивалось к пиратству по сембийским законам. Любую плату, которую Тамалон мог предложить этому человеку, назвавшемуся его братом, Талендары могут объявить платой пирату — доказательством того, что Ускеврены снова взялись за старое. Неважно, действительно ли он самозванец — с Ускевренами будет покончено. Если уж на то пошло, этот человек — Перивель он или нет — мог сам быть пиратом.
Людей, которых в Селгонте обвиняли в пиратстве, люди сторонились, чтобы не разделить их судьбу: месяц тяжёлой и неприятной работы (обычно ныряние в гавани в поисках протечек в корабельных корпусах, или переноска камней из каменоломни для ремонта городских стен), а после этого — отрубание одной из рук обвиняемого. Виновных зачастую приговаривали ещё и к перелому другой конечности — травме, которой позволяли заживать самостоятельно, чтобы, как гласит пословица, «боль стала учителем».
В свои шестьдесят с гаком лет Тамалону придётся тяжело трудиться целый месяц, пока этот самозванец отречётся от него и разграбит семейную казну, а с их семьёй никто не осмелится торговать из страха получить обвинение в пиратстве. Ускеврены падут, всё достанется Талендарам, которые наверняка будут навещать исхлёстанного кнутом и стонущего Тамалона Ускеврена, чтобы мучать его новостями.
Он закончит свои дни страдающим от боли калекой — наверное, подвергаясь издевательствам от слуг и наёмников Талендаров, которых пошлют охотиться за ним и мучить на улицах, чтобы потом развлекать хозяев рассказами за трапезой. Он слышал, что так уже поступили с домом Фелтелент, месяцами по одному ломая пальцы одинокому, ослеплённому старику — просто ради жестокой забавы.
Разрушить чужую жизнь в Сембии было слишком просто.
А уничтожить целую семью — неважно, насколько богатую, гордую и древнюю — казалось немногим сложнее.
Его отец погиб, пытаясь предотвратить подобную судьбу. Тамалон не мог сделать меньшего, чего бы ему это ни стоило, и неважно, как сильно его тошнит от подобного коварства и злых умыслов. Для призраков Штормового Предела — и для своих детей, жизни которых по-прежнему были полны яркими обещаниями будущего — Тамалон не мог сделать меньшего.
Он почти лениво поднял взгляд, сохраняя спокойное выражение лица. Суммой в семьдесят девять тысяч золотых пятизвёздников он не обладал. Да и не собирался позволить любому Талендару забрать подобную сумму из сундуков Ускевренов, даже будь она у него в наличии. Но если он потеряет свой любимый дом, лучшие люди Селгонта будут сторониться его и его семьи, как нищих... и с Ускевренами всё равно будет покончено.
Крах, крах со всех сторон и зловещие улыбки собравшихся за его обеденным столом, улыбки людей, желающих увидеть, как на него обрушится подготовленный ими злой рок.
Талендары были старейшей, самой гордой семьёй во всём Селгонте. От их визита нельзя было просто отказаться. Они могли быть врагами и давними соперниками — и могли неоднократно заслужить свой кровавый значок Ворона с Окровавленным Клювом — зато могли похвастаться торговыми связями, агентами и капиталом почти в любом уголке Фаэруна. Только глупец мог злословить на Талендаров в Селгонте.
- Уверен, что ты станешь избегать любых недоразумений, брат, - с жаром сказал фальшивый Перивель, нарушив затянувшееся молчание. - В конце концов, тебя зовут Старым Филином... и весь Селгонт знает, что Тамалон Ускеврен — человек слова. Человек, который держит все свои обещания.
Тамалон едва не рассмеялся. Так действительно говорили. Селгонтцы повторяли это снова и снова, как деловой девиз, с тех пор как он однажды произнёс эти слова, когда читал речь. В тот момент, много лет назад, когда они сорвались с его губ, он понял, что однажды их повернут против него.
Мужчина, который всегда держал слово, позволил взгляду скользнуть вдоль стола, позволил усмешке коснуться своих губ, и прикрыл оскал, который хотел показать. Пускай задумаются, что его развеселило; с Талендарами и Соргилами за столом они поймут, что это просто блеф.
В конце концов, они тщательно приготовились к своему визиту. Вокруг каждого висело незримое поле для защиты от клинков, готовое отразить любое оружие, которое мог бы метнуть Ускеврен, а в их глазах горел голод. Они жаждали крови Ускевренов. Ну что ж...
Тамалон снова взглянул на текст документа и позволил им подождать ещё одно напряжённое мгновение — затем оторвал от пергамента горящие зелёные глаза, чтобы взглянуть на человека, притворяющегося его братом.
- Я никогда раньше не видел тебя или этот документ, - спокойно заявил он самозванцу, - и твоя подпись ни капли не похожа на любую из подписей в нашей сокровищнице. Докажи мне, что ты — Перивель Ускеврен.
Последнее резкое предложение упало в напряжённую ждущую тишину, как перчатка, брошенная в знак вызова. Мужчины за столом как будто подались вперёд от возбуждения. Глаза Прескера Талендара и Саклата Соргила сверкали от предвкушения.
Тамалон даже не смотрел на них. Его взгляд был ясным и ровным, устремлённым в незнакомые глаза мужчины, который называл себя Перивелем Ускевреном. Тамалон не отвёл глаз, осторожно протягивая документ — не обратно самозванцу, а нанятому волшебнику.
Велвонт принял пергамент с усмешкой, похожей на оскал. Мог бы, правда, и не стараться — за столом никто на него не смотрел.
Небольшая усмешка, тронувшая уголки губ Перивеля, даже не дрогнула, пока он смотрел в глаза Тамалона. Он медленно пожал плечами, развёл руками и сухо сказал:
- Принесите мне чашу.
Усмешка, которая подобно пламени чистого триумфа взметнулась в глазах Перивеля, сказала Тамалону две вещи: что это не может быть его брат, абсолютно непохожую торжествующую усмешку которого Тамалон помнил очень хорошо, и что этот самозванец, кем бы он ни был, считает, что может доказать, будто является Перивелем Ускевреном. Старший брат Тамалона, глава дома Ускеврен, обладающий единоличной властью покупать, продавать и передавать в собственность его имущество, превратился в пепел около сорока лет назад.
Рука Тамалона даже не дрогнула, когда он опустил свой бокал и прозвонил в колокольчик, призывая дворецкого.
- Кейл, - спокойно приказал патриарх, - принеси нам чашу.
Когда дворецкий склонил свою лысую голову и беззвучно подчинился, триумф в глазах Перивеля стал вспышкой. Пальцы Тамалона нашли знакомую рукоять ножа, прикреплённого к запястью под рукавом. По старой привычке он легонько погладил её твёрдую, приятную поверхность. Битва началась.
* * * * *
То, что человек, который назвался Перивелем Ускевреном, знает про чашу, ещё ничего не доказывало. Половина старших домов Селгонта слышала про Глоток Ускеврена. Давным-давно его зачаровал придворный маг Фалдинора Ускеврена, Хелемголарн Семь Молний, чтобы у него не крали мёд на пиру. Позднее чары изменили так, чтобы только потомки Ускевренов могли коснуться чаши голыми руками и не сгореть.
Именно так Тамалон и увидел впервые простой, крупный металлический кубок — по крайней мере, не считая жаркого пламени. Кубок парил в одиночестве, зловещий и жуткий, среди ревущего пожара, пожирающего Штормовой Предел. Тамалон таращился на него в изумлении, пока из дыма не возник его дядя Роэл и не потащил его прочь от огня, смерти и разбитых грёз.
Одной из немногих вещей, которую смогли найти в пепле, была именно чаша. Её обнаружили на вершине обгоревшего холма, который когда-то был комнатами слуг — и самими слугами, пока они не рухнули беспомощно в инферно погребов внизу.
Тогда Штормовой Предел обрушился. Нельзя было позволить ему обрушиться снова.
Солнечный свет, струившийся в окна восстановленной верхней галереи, больше никогда не казался таким же золотым, как свет, что падал сквозь окна первой галереи. Когда старый Нелембер преподавал тихому, скромному сыну Ускевренов историю семьи, тот свет падал на карты и записи, на собственные тяжёлые труды Тамалона.
