Браксар, этот неустрашимый воин, закалённый в тысяче битв, проливший моря крови, рвавший врагов голыми руками, внутренне вздрогнул, услышав голос своего Императора. Голос, звучащий холодным железом, наполненный эхом почти божественного могущества.
В этом голосе ему послышалось неудовольствие.
— Мой Император, ваш слуга вернулся с поля битвы не с пустыми руками, — голос генерала был полон покорности и смирения, но был в нём и лёгкий вызов — желание показать себя перед грозными очами Повелителя, и хотя бы чуточку приблизиться к этому величественному, тревожащему мысли образу.
Брошенное к подножию трона «тело» шевельнулось и захрипело: значит — ещё жив. Император, настоящий Император, а не пустая скорлупа, лишь самую малость поднял лицо от колен — достаточно, что взглянуть сквозь отросшую до безобразия чёлку на пленника.
То, что когда-то было человеческим лицом, чудом сохранило некоторые узнаваемые черты: вот — надменный изгиб брови… одной, поскольку другая рассечена и уже покрылась кровавой коркой… что-то в очертании уцелевшей под ударами бронированных кулаков скулы, и, конечно, полный ярости и праведного гнева взгляд. И ничего, что один глаз совершенно заплыл и заполнился кровью.
Что же, ещё один враг Вечной Империи, недавно хвалившийся своей силой и поливавший грязью Императора, сметён и низвергнут. Нельзя сказать, что Браксар не баловал своего Повелителя подобными «подарками». Отважный генерал вполне осознанно бросался в гущу схватки, чтобы всеми силами, не взирая на раны и потерю крови добраться до тех, кого Император мог назвать своими личными врагами. И всякий раз старался захватит недруга живым. И вовсе не из милосердия… Тяжело было назвать этого тёмного рыцаря милосердным — это убийца, и убийца отменный. Браксар делал это из жажды внимания и милости Императора, чтобы иметь возможность так ворваться в тронный зал, застать Повелителя одного. И, наверное, предпочёл бы и сам сделать это в одиночестве… Но он был, всё же, командир, и никогда не забывал, что победа достигнута общими усилиями, и его гвардейцы заслуживают почестей и внимания владыки не меньше.
Поэтому Император прощал Браксара, позволяя ему подобные… вольности.
Доспех на Вечном Троне чуть шевельнулся. Как марионетка, подчиняясь чарам Повелителя, он принял чуть более благосклонную позу — пальцы-когти уже не сжимали с такой яростной силой подлокотники. Браксар это заметил, и уже на лице этого вояки отразилось довольство… Которое быстро схлынуло, стоило в тронном зале раздаться новому голосу:
— Не досаждайте Императору своими пустяками, Браксар. У нашего Повелителя есть более важные дела, чем наблюдать за вашим хвастовством, построенным, к тому же, исключительно на его собственном могуществе. Без Императора ваши знаменитые «Гаргульи» не более, чем груда металла.
Из тени бокового нефа к занимаемой тронным возвышением апсиде выступила новая фигура.
— Лорд Истрим, — жёсткий голос Браксара явно показывал, как он относится к этому нежданному им визитёру.
А вот Повелитель совершенно не удивился появлению Истрима: здесь, в Железной Цитадели, если подле Императора появлялся один из этой парочки, то следом тут же являлся другой. И не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять — эти двое друг друга недолюбливают…
Император обречённо опустил голову на колени: их соперничество за его внимание было даже слишком очевидным. Сперва он ещё думал, что их борьба — обычная для монархических дворов возня, где цель — влияние на государя, а через него — деньги и власть. Ещё больше денег и власти…
Если бы так.
Скрытые за прижатыми ко лбу коленями брови Императора грозно нахмурились: порой ему хотелось схватить этих двоих за шкирки, и как следует проучить. Благо, Доспех позволял ему это сделать — в нём он возвышался над всеми. Даже над великаном Браксаром. А вот без колдовской брони представить подобное уже невозможно: Император был не высок.
Это порой бесило, и он в сердцах клял природу, давшую ему такую великую силу во Тьме, и такое жалкое, по-юношески хрупкое тело.
— Так что, забирайте свой «подарочек», и займитесь чем-нибудь. Император призовёт вас, если будет нужна, — лорд Истрим уже занял своё привычное место возле Вечного Трона. Его гибкая, статная фигура, обтянутая по-военному строгим мундиром, в которым необычным был только цвет — кроваво-алый, теперь возвышалась над Браксаром.
— Почему бы тогда и вам не вернуться к своим… склянкам, — генерал сдаваться этому надменному лорду не собирался.
— Моё присутствие здесь, в отличие от вашего, генерал, обусловлено важными делами Империи, — на первый взгляд Истрим просто стоял по правую руку от своего восседающего на престоле Императора, но, вместе с тем, он теперь загораживал собой от взглядов Браксара сидящего в тени трона юношу. Если бы генерал захотел на него взглянуть, конечно… Для всех здесь присутствующих, и для командира чёрных рыцарей в том числе, это ничего не значило. Но…
Он знал. Истрим знал, и поступал так осознанно.
Взглянув сквозь чёлку на полускрытую узким плащом спину лорда, Император остро пожалел, что не находится сейчас в своём Доспехе. Когда рядом был Истрим, в нём он чувствовал себя… лучше. Всё потому, что этот человек, наверное — единственный в целом мире, знал, кто скрывается под чёрной бронёй: видел его собственными глазами. И — больше….
Касался его.
Конечно, в этом не было ничего такого… Это было вынужденно — Доспех терзал тело Императора, иссушая жизненные силы. Их следовало восстанавливать, залечивать раны. Для этого и нужен лорд Истрим — более известный как «Яд Императора» приближенный императорский апофикар. Используя своё жуткое алхимическое искусство, он не только выращивал в подземельях Железной Цитадели ужасных монстров, призванных защитить бастионы в час нужны, но и создавал лекарство для своего Повелителя: мази и зелья, облегчающие мучения слабеющей плоти.
— Вашими делами? — в бою генерал носил жуткого вида шлем с дьявольски-изогнутыми рогами, и, хотя сейчас его голова была обнажена, он всё равно, как баран, упирался рогами в метафорические рога императорского апофикара.
Кто кого пересилит.
— Генерал, — голос из «уст» Доспеха на троне прервал эту бессмысленную борьбу, — мы рассмотрим вашу добычу позднее, а сейчас — оставьте нас.
Никто не осмеливался противиться воле Императора, и Браксар, напоследок сверкнув глазами на апофикара, удалился вместо со свитой и пленником.
— Мой Император, — Истрим смотрел теперь только на настоящего Повелителя. Более того, он хотел помочь ему подняться, но Император этого не допустил.
— Лорд Истрим, — настоящий голос наследника Тьмы был под стать внешности: высокий и звонкий. Ему больше подошло бы веселиться, а не гневаться, петь, а не отдавать приказы.
— Вам стоит приструнить эту дикую гвардию — они тянут из вас силы и…
— Не стоит, — отмахнулся Император: ему не хотелось слушать эти детские жалобы своих советников друг на друга. — Давайте займёмся делом.
Часть 2. В тени Вечного Трона
Едва заметный тёмный ход уводил из тронного зала в скрытые от всех глаз комнаты. Личные покои Императора. Впрочем, такое звучное имя мало подходило тем скромным комнаткам, которые занимал Повелитель Тьмы в собственном железном оплоте. Больше всего они напоминали казарменные комнатушки офицеров среднего звена: тесные, со скудной и очень простой меблировкой. Никаких картин в тяжёлых раззолоченных лепных рамах, никаких статуй фигуристых героев прошлого, никаких россыпей драгоценностей. Только голые стены и низкие, давящие потолки. Здесь даже императорским ложем служила не роскошная кровать с бархатным балдахином, а обычная солдатская койка, жёсткая и узкая. И бельё на ней — под стать: уныло-серое, изрядно потёртое и назойливо-колкое.
Никто и никогда не подумал бы, что здесь проводит свои редкие часы отдыха грозный правитель Вечной Империи, архитектор террора, гений ужаса и просто Повелитель Тьмы, наступивший своей закованной в проклятое железо пятой на шею народов. Враги, напротив, ждали от него утопающей в роскоши безвкусной вульгарности, гаремов с нежными юношами и трепетными девушками, евнухов, и павлинов, лениво бродящих по мраморным плиткам у фонтанов с вином. Чтобы струились тончайшие шелка, не способные прикрыть тающих абрикосовых тел. Чтобы звучали песни. И чтобы он, мрачный и жестокий, грубо насиловал своих пленников, насмехаясь над сорванными плодами драгоценного девства. Словно дикий зверь…
