их рты были заткнуты кляпами, но Розамунда не понимала, зачем.
Она придвинулась, пытаясь понять. Она увидела руки матери, и ее смятение возросло.
Лакрица. Запястья ее родителей были скованы не веревкой или цепью, а толстыми сплетенными полосками лакрицы.
— О, ты здесь! Хорошо, а то мне надоело ждать.
Розамунда пискнула от жуткого голоса. Не голоса. Голосов. Два голоса говорили в унисон, идеально четко. Один голос принадлежал мальчику, что мог быть на пару лет старше нее, другой голос был грубым скрипом старика.
Вдали, словно отвечая им, хор детей радостно вопил из-за ее прибытия.
Он появился из ниоткуда, стоило затрепетать свече. Высокий и худой, он напоминал юношу, что еще не считался взрослым, может, почти ее возраста. Но Розамунда не верила. Она не сомневалась, что он был намного старше, чем выглядел.
Темные жирные волосы висели колтунами до плеч. Его туника, брюки и жилет когда-то были хорошими, даже богаче, чем ее наряд, но теперь они были в грязи, пятнах и дырах.
Его правая ладонь была в перчатке из кроличьей шерсти, сжимала старый кухонный нож в засечках, а левая…
О, боги!
Большой палец левой ладони был обычным, но другие вообще не были пальцами. То были свежие прутья березы почти в два фута длиной, идеально подходящие, чтобы рассекать кожу непослушных детей.
А его глаза были стеклом. Идеальные зеркала отражали комнату и Розамунду, но не остальных членов ее семьи.
Слеза покатилась по щеке Розамунды, но она не могла заставить себя кричать.
— Ты звала, — сказал он ей своим двойным голосом. — И я пришел.
— Звала…
— Да, вы оба. Отчетливо. Сказали, что ненавидите… их, — презрение в его тоне было густым, он помахал прутьями в сторону ее родителей.
Рузель всхлипывал со своего места.
— Но мы не серьезно!
— Конечно, серьезно, — существо звучало спокойно, почти с сочувствием. — Все дети так делают. Может, лишь на миг. В пылу момента. Но вы ненавидите. Все вы. И мига…
Старый нож сверкал в алом свете. Кровь обагрила наволочки изнутри, испуганное скуление сменилось бульканьем.
— …хватает.
Мальчик завизжал, рыдая, бросился к маме и принялся трясти ее, умоляя ее встать. А Розамунда?
Розамунда была в ужасе, да. Горевала. Слезы лились по ее лицу, капали с подбородка. Но при этом ее живот пронзал нож стыда, ведь скрытая, но не очень хорошо, часть ее смеялась от облегчения. Больше не будет несправедливых наказаний. Не будет глупых правил.
Плохо скрытая часть. Зеркальные глаза вспыхнули, и существо улыбнулось — ужасно и нечеловечески широко.
— Вот это мне нравится видеть! — пальцы из березы потянулись к ней, но не разрезали кожу, а обвили Розамунду и мягко притянули к незнакомцу. Вблизи запах конфет удушал. — Идем, дитя. Идем в новую семью. Она понравится тебе больше. И ты отлично впишешься.
Свет вспыхнул, и Рузель остался один в комнате, рыдал над телами родителей.
* * *
— Боги!
Лизетта Суванье, новый глава давиллонской Гильдии Искателей, что вскоре станет чем-то большим, вскочила и сбросила роскошное одеяло, под которым спала. Дрожа не от страха, а от злости, она убрала рыжие волосы с лица и вытерла тонкий слой пота со лба. Она знала, что это был за сон, как знала в прошлый раз и до этого. Она знала, что позволяла видеть их связь, она знала, что увиденное было настоящим.
Опять. Они снова сделали это. В этот раз Эмбрушель. Кто знал, кто сорвется с поводка завтра?
Она нуждалась в них, ей нравилась сила, которую они давали ей, но так не пойдет. Они будут убивать, сеять ужас, все, что она им обещала, будет, но не так, не сейчас. Не все было на месте.
— Боги, — снова прорычала она, уже тише. — Идиоты, вы же бессмертные. Неужели так сложно подождать?!
Вздохнув, Лизетта встала и принялась собирать одежду по богатой комнате. Ей нужно было взять себя в руки и поесть.
А потом еще раз попытаться объяснить важность «терпения» существам чистой прихоти.
Ах, все мучения будут того стоить, когда весь Давиллон будет ее.
* * *
Не только Лизетта проснулась в тот миг в Давиллоне.
В другой части города, в его комнатах в Базилике священного хора, его преосвященство Ансель Сикар, епископ Давиллона, тоже сел, проснувшись от жуткого сна. Он со стоном провел пальцами по примятой от подушки бороде, уткнулся лицом в ладони.
Картинки были нечеткими, но темными, тревожащими и кровавыми. Больше ощущений, чем видимости, холодная и гадкая уверенность, что что-то не так в этом городе.
Это он знал и без снов. Болтали в Домах и страже, ходили жуткие слухи, как в прошлом году, когда по улицам ходило жуткое существо, Ируок. И Игрейн говорила ему, что проблемы были и в преступном мире… Конечно, сны были беспокойными.
Но Сикар был священником достаточно долго, чтобы понимать, что порой то были вовсе не сны. И если это были знаки и предзнаменования, то их ждало что-то ужасное.
Чудо, что Давиллон почти не пострадал в прошлом году. Казалось неблагодарным молиться так скоро о новом чуде, но город нуждался именно в этом.
«Или, — размышлял он, вспоминая картинку из сна с девушкой с каштановыми волосами и в темной одежде, — в возвращении прошлого чуда».
Он был потрясен, что надеялся на это. Она была грубой, вспыльчивой, непредсказуемой, и один разговор с ней был попыткой удержать охапку щенков и угрей. Он не плакал, узнав, что она ушла.
«Но… если она вернется, надеюсь, это скоро произойдет».
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Дни были удивительно холодными, хоть календарь настаивал, что близилась середина весны. Холод не был жутким, тут не было снега, словно зима забыла, что нужно было уйти на север. Но было прохладно. Ветер кусал кожу, как соседский пес, которому вы уже надоели, но не настолько, чтобы впиться в горло. Дождь был
