Что ж, прибили — туда ему и дорога.
Жила я за городскими стенами — трехсаженной каменной кладкой со сторожевыми башенками и высокими воротами, запирающимися на ночь. Хозяин частенько предлагал мне подыскать комнатушку в городе, но я отказывалась. Зачем? Тогда пришлось бы избавиться от коня и козы да еще платить за съем. Именно избавиться — один прихрамывал, вторая доилась вполовину меньше положенного и упорно не желала обзаводиться потомством. Кто ж их купит? Только живодер.
Да, в лесу волки, медведи, упыри. А в городе люди, и огнем их не отпугнешь. Те же колдуны. Я как раз проезжала мимо оврага и не удержалась: спешилась, приторочила к седлу вещи и шлепнула мерина по вислому крупу. Дымок, привычный, махнул хвостом и неспешно потрусил домой.
А я решила убедиться. Кто их, колдунов, знает. Может, сам слух о кончине и пустил, а ты потом жди удара в спину.
Опуститься на колени.
Сосредоточиться.
Готово.
Подобравшись к самому краю, я заглянула в черный разлом оврага. Склон круто нырял вниз, спускаться по нему было небезопасно, а вот чуть левее топорщились кусты, за которые можно придержаться.
Корчмарь приврал, грязи на дне было не так уж много. Не человеку — собаке по колено.
Долго искать не пришлось. Он лежал прямо под обрывом на спине, нелепо раскинув изломанные конечности. Светлое пятно на черной земле, алая каемка.
Я злорадно оскалилась: он был жив. Пока. Садиться рядом в грязь, пачкать шубу ради пяти минут торжества… мелочного, глупого, но заманчивого? Я села. Ему на живот.
Человек охнул и раскрыл стекленеющие глаза. Медленно перевел на меня, мучительно попытался свести в одной точке. Узнал.
— Говорят, ты искал меня, колдун?
Он беззвучно шевельнул разбитыми губами. Изо рта плеснула кровь, маслянисто обволокла подбородок. Запах мне понравился. Наклонившись, я провела языком вдоль его щеки, к глазу, собирая темные сгустки.
Колдун судорожно дернулся. Зря. Я никогда не начинала есть с головы. Так, примерялась.
— Ну и живучий же ты, — сглотнув, со смесью восхищения и издевки протянула я. — Почти как я, хоть однажды и провалялась в постели несколько дней, заживляя рану от твоей стрелы. У гномов небось покупал? Эти умеют делать наконечники, без мясницкого ножа не вытащишь. Хорошо, шрамов на мне не остается, они, говорят, злопамятности способствуют. Надо сказать, странный у тебя способ завязывать знакомство с женщинами…
Он смотрел на меня не мигая. Ненависть во взгляде угасала вместе с жизнью. Небось боролся до последнего, пытался стянуть раны остатками колдовства. На что, интересно, потраченного? И долго-то как держался, видать, ждал, надеялся, что за ним кто-то придет. А теперь — всё. Пришли. Глаза потухли, кровяной ореол вокруг тела начал быстро разрастаться.
Тогда я схватила его зубами за плечо, привычно перекинула за спину и неторопливо потрусила по дну оврага, оставляя в грязи четкие отпечатки когтистых лап.
Избушка была маленькая, неказистая, перекошенная. Казалось, от падения ее уберегает только прислоненная к стене рогатина. Над разбитым крылечком изогнулась в поклоне старая узловатая яблоня, в будке с проломанной крышей иногда неслась единственная курица. Днем хохлатка бродила по полянке, благоразумно не выходя за редкий плетень. Лесное зверье глотало слюнки, но переступить мои метки не смело.
В нараспашку открытом сарае фыркнул, топнул конь, заблеяла коза. Паршивка, зря только я ее два раза к козлу тягала — так и не отяжелела, зато всё еще доилась. Меньше, чем летом, но на сметанку с творогом собрать удавалось. Все они здесь приблудные — и безрогая длинноглазая Майка, отданная в счет долга, на борщ, и дымчатый, немолодой уже меринок, кем-то выгнанный в лес за хромоту. Даже кошка, которая считается дикой, но никогда не опаздывает к дойке. И я сама, впрочем. На избушку я набрела случайно, долго присматривалась, кружила по округе, но за неделю хозяин так и не сказался. Не объявился и за три года моего самоуправства.
Назвать избу совсем уж нежилой было неверно — в печной трубе гнездилась сова, под крыльцом процветал топотливый ежиный выводок, чердак загадили летучие, а подпол — полевые мыши. Всех их я безжалостно вымела-выкурила, вставила окна, законопатила щели мхом, из утвари что подновила, что выбросила. Главное, печь была цела. Сначала я спала на ней, потом, купив перину с подушкой, перебралась на постель в единственной маленькой комнате. Изба, в шутку прозванная логовом, помаленьку обрела жилой вид. Не стыдно и гостей привести. Принести.
В протопленной с утра печи стояли два горшка с водой, сейчас они очень пригодились. Я свалила колдуна на ошпаренный кипятком стол, выставила на лавку темные склянки без подписей, разодрала на полоски новую льняную простыню и принялась за работу. По правде говоря, его легче было разделать, чем собрать (а опыт у меня был, и немалый, в обеих областях). После пятичасовой возни свободными от повязок остались только живот, голова, левое плечо и правая голень, пестревшие синяками. Оглобля поработала на славу, больше всего я намучилась с раздробленными костями, укладывая их в лубки. Колдун превратился в неряшливо, но крепко спеленатую куклу, такой же холодный и безжизненный.
Я перетащила его на широкую лавку у печи, в закуток, отгороженный занавеской. Вскипятила воды, настояла травок и принялась отпаивать тепленьким, по каплям вливая в приоткрытый рот. Больше всего мне не нравилось полное отсутствие сопротивления — как текущей в горло жидкости, так и смерти. Долго так продолжаться не могло, либо он согреется и нормально задышит, либо сдохнет. Я не решилась уснуть, осталась ждать перелома, взбадривая себя тем же снадобьем. Лично мне помогало.
Под утро колдун начал отходить, пришлось неотлучно сидеть рядом, ругать, тормошить, дышать в насильно разжатый рот, вместе с воздухом делясь жизненной силой. Мы это можем, хоть и не слишком эффективно — большой расход при передаче. К обеду я вымоталась, как собака, а он всё никак не мог определиться с тем или этим светом. Во время очередного затишья я плюнула на всё и уснула, а может, потеряла сознание. Очнулась только глубокой ночью. Колдун тихо сопел, пригревшись между мной и печью. Я встала, тщательно подоткнула одеяло, не оставляя лазеек с трудом накопленному теплу. Долго стояла и смотрела, размышляя, но ничего путного так и не надумала. Только проголодалась.
Пора было идти на охоту.
По волменским меркам Выселок считался городком захолустным, хотя давал приют примерно тысяче жителей. Пограничье с Ясневым Градом не делало его привлекательнее, так что жили здесь в основном купцы, ремесленники и селяне, разбивавшие свои огородики прямо у городских стен. Знать и маги предпочитали более хлебную столицу, Вагеру.
