Сеул с подчёркнутым спокойствием поинтересовался:
— Дербитто, мне кажется, что городскую управу ваши подняли по тревоге не для того, чтобы мы тут навозом любовались. Я вижу там пару тел, и кажется мне, что это не пьяные у канавы прилегли, а всё гораздо хуже. Раз нас притащили сюда, значит, с тихими этими не всё ладно. Я, конечно, понимаю, что умерли они не своей смертью, но ради пары тихих сюда бы всё живое не согнали.
— Тихих тут не пара… вы, господин Сеул, ещё в трактир не заходили. Но, в сущности, вы правы — я всю эту бучу поднял из-за этой парочки.
— Что не так с ними? Уж не принцев ли крови здесь прирезали?
— Хуже господин Сеул, всё намного хуже… Взгляните сами.
Дербитто потянул за холст, продемонстрировал дознавателю голову покойника, вернул грубую ткань на место — нечего толпе на такое дело таращиться, пусть даже толпа эта состоит из одних лишь стражников.
Сеулу резко поплохело — и поплохело сильно. Поджилки противно задрожали, а слюна во рту мгновенно стала какой-то кисловатой, с металлическим привкусом. И очень сильно захотелось в уборную. Еле слышно, почти беззвучно, шевельнул губами:
— Зайцы…
— Да господин Сеул — они самые.
— Откуда… почему… Да что здесь вообще произошло?!
— Я бы и сам хотел это знать…
— Дербитто, это ваш район. И это моя ночь — я сегодня главный дознаватель по городу. Думаю, ты понимаешь, что это значит.
— Тут и дурак поймёт — рассвет для нас может стать невесёлым… и не только для нас… Оптом упакуют под холст всех, кто спрятаться не успеет…
— А эти… эти… уже знают?
— Если и знают, то мне об этом неизвестно. Да и какая теперь разница?
— И правда… никакой. Свидетели есть?
— Нет конечно — все разбежались. И я их очень хорошо понимаю… сам поглядываю в сторону ворот…
— Дербитто, нет для нас ворот… на дне моря достанут теперь, если что… Ну что же… Давай к управе — поговорим с этим Пуго… для начала. Если повезёт, то на нём вопрос и закроем. Посмотрим на его сапоги…
* * *
— Ты можешь молчать. Или можешь говорить — говорить взахлёб, вспоминая даже те свои паскудные прегрешения, о которых давно позабыл. Можешь кричать на помощь. Можешь жаловаться. Можешь требовать, чтобы к тебе привели весь городской совет и всех шлюх, что отираются у Второй Стены, в придачу — не вижу разницы между вашими толстяками и этими сифилитичными дамочками. Никто не придёт, и никому не нужны твои жалкие жалобы. И сам ты никому не нужен. Всё что ты можешь теперь, это выплёвывать выбитые зубы, и корчиться на полу, в луже крови, мочи и блевотины. Моча, блевотина и кровь, будут твои собственные — никто здесь тебя этим дерьмом снабжать не будет. И никто — никто тебе не поможет. На тебя сейчас плевать всем — абсолютно всем. Плевать со всех восьмидесяти восьми башен Первой Стены. И со всех шпилей королевского замка — я и сам не помню, сколько их там, но достаточно много.
Ты сидишь передо мною, потея от страха, но по сути тебя уже нет — ты никто, ты призрак, ты ошибка Судьбы, непонятно почему отравляющая воздух в этом подвале. Ты даже не умер — тебя попросту забыли ещё до рождения твоего. Твоё имя выкинули из памяти. А кто не выкинул, тот никогда его не станет вспоминать. А если и вспомнит, то вслух не произнесёт. А если найдётся тупой кретин, рискнувший произнести его вслух, то сделает это посреди пустыни, закопавшись поглубже в песок, и уткнувшись своей тупой мордой в огромную пуховую подушку. И сделает это тишайшим шёпотом. И как только он это сделает, то немедленно обмочится. Обмочится так, что на этом месте в пустыне потом оазис возникнет. Уж больно страшно будет твоё поганое имечко вслух произносить. И знаешь к чему я всё это тебе, не родившемуся тухлому трупу, говорю? Потому что ты, по-моему, так и не понял, во что вляпался.
Ты думаешь это что-то, во что угодила твоя нога у твоего вонючего кабака — лепёшка, оставленная тощей полудохлой коровой. Жиденькая тоненькая такая лепёшка, ведь корова загибалась от язвы, жрала мало, а навоз её был кровавым. Ты так думаешь?
Если ты думаешь именно так, то мне тебя жаль. Ведь скоро, очень скоро, от тебя останется такая же лепёшка. Нет, даже пожиже и потоньше. Чахлая лужица блевотины, крови, соплей и дерьма. Вонючая лужица. Такая вонючая, что даже псы, отирающиеся у наружных ворот, будут от неё носы воротить.
Риолин, опрометчиво решив, что этот потенциальный подозреваемый теперь подавлен полностью, и сейчас распоётся соловьём, сделал паузу, переводя дух — весь этот монолог он произнёс на одном дыхании.
Зря он это сделал — Пуго не из тех слабаков, кого можно запугать потоком пустых слов, причём слов дурацких, он и сам умел делать это не хуже:
— Господин МЛАДШИЙ дознаватель, если вы намерены начинать мне зубы пересчитывать, то приступайте. Порченых половина, давно пора о новых подумать, да денег синь много запросит, а я не настолько богат, чтобы платить по их живодёрским расценкам. С другой стороны, всё, что у вас против меня есть, эта мой сапог, запачканный в крови и навозе. Так по таким «уликам» можно смело полгорода посадить в этот подвал, а вашу управу так вообще в полном составе. Коровы, знаете ли, имеют обыкновение срать где приспичит. И почти все они больные, уж даже не знаю почему. Пока своей смертью не сдохла, их гонят в любое время к бойне, и наружная стража этому не мешает. За пару медяков наружная стража не то что больную корову ночью пропустит, а банду чёрных некров, со всеми их гробами в придачу и тухлыми подругами. А ещё есть целая куча относительно уважаемых горожан, которые поклянутся на могиле Первого Короля, что всю эту заваруху я просидел за своей стойкой не высовывая носа.
Я, знаете ли, заварушек перевидал немало, и давно уяснил, что нос свой в таких случаях следует беречь. Так что уже завтра меня из вашей управы выпустят, и я прямиком пойду в Городской Совет. И рот там свой разину. И во рту моём внимательно пересчитают все отсутствующие зубы. Если и ошибутся при этом, то в большую сторону. И выставят вашей живодёрне счёт за каждый зуб. И счёт будет такой, что на деньги эти я себе восемь полных челюстей поставлю с хорошими, крепкими зубами. И счёт этот вы оплатите. Оплатите с радостью и с извинениями. И вы, господин МЛАДШИЙ дознаватель, извиняться будете в первых рядах. Извиняться искренне и с заискивающей улыбочкой. А те господа, что за нами через стену поглядывают, будут кивать при каждом вашем слове. А может и в зад даже целовать меня при этом будут — всё зависит от количества отсутствующих зубов.
— Как он о нас узнал? — вскинулся Дербитто. — Он что, где-то искусства нахватался?
