— Да уж, — говорит, — надо думать.
— Вы отказываетесь отвечать на поставленный вопрос? — уточняю.
— Я ответил, — он с вызовом смотрит мне в глаза, — я нашел их.
Хорошие глазки — темные, выразительные. Милый, в общем-то, мальчик. Жаль, что такой упрямый.
— Что ж, — вздыхаю, и взгляд у меня при этом такой искренний, — делать нечего.
Я киваю помощникам, которые до этого момента изображали из себя предметы обихода:
— Кладите его на стол.
Пока они раскладывают его, сопротивляющегося, на широком, обитом железом столе, я включаю газовую горелку под жаровней; кладу в жаровню металлический прут, обмотанный на конце изолятором. Мое любимое орудие: просто и страшно. Оно быстро нагревается.
Ланкович на столе, руки и ноги его крепко удерживаются моими мальчиками. Я глянула мельком на прут — уже раскалился. Подхожу к Ланковичу, медленно и со вкусом расстегиваю его рубашку, обнажая грудь и частично живот. Интересуюсь:
— Боитесь?
Молчит. Впрочем, и вопрос был лишь для проформы. Конечно, боится. Подношу раскаленный докрасна прут к его глазам. Он жмурится, но я знаю, что жар ощущается и сквозь сомкнутые веки.
— Поставщик?
— Нашел, — шепчет он. А сам страхом так и полыхает.
— Открой глаза, — приказываю я.
Он слушается. Я медленно подношу прут к его груди. Ланкович затаивает дыхание. В воздухе пахнет паленым — это скручиваются волосы на его теле, но кожи железо еще не коснулось. И не коснется. Хоть Ланкович об этом и не догадывается, но в мои планы не входит калечить его. Главное — психологическая атака. Выдержит — ему плюс. Начнет ломаться — нажим ослабим. Пока же жмурит глаза и молчит. Я улыбаюсь и кладу прут обратно на жаровню. Выключаю газ.
— Дмитрий, — зову я, — посмотрите на меня.
Он в ужасе скашивает взгляд на свою грудь, следов ожога там нет, с облегчением вздыхает, потом смотрит мне в лицо, и во взгляде его я неожиданно читаю торжество. Ах ты, щенок! Это злит меня. Я всегда злюсь, когда они заставляют над собой издеваться, но этот еще и полагает, будто у меня не хватит духу продолжить! Что ж, у него будет возможность убедиться в обратном.
— Идем дальше? — интересуюсь.
— Пожалуйста, — вежливо отвечает он. Голос подрагивает, но полон достоинства.
Я смеюсь и сажусь на стул, кладя ногу на ногу.
— Милый Вы мой, ну что ж Вы себя так ведете?
Скашиваю взгляд на Андрея — тот стоит, подпирая стену, и смотрит куда-то вбок. Типа его это не касается.
— Мальчики, отпустите его, — говорю я охранникам.
— Мне кажется, — продолжаю, — что Вы мне пытаетесь нагрубить.
Ланкович садится на стол и смотрит на меня с каким-то болезненным интересом на лице. Забавный субъект.
— Я? — произносит он, — Вам? Никогда.
И даже качает головой, мол мне это показалось.
— С инструментиками, — интересуюсь, — ознакомились уже?
— Да.
— Принцип действия продемонстрировать?
— Спасибо, не надо, — отвечает он.
— Дело Ваше. И что мне с Вами делать? Бить я вас не хочу. Разлом — это вообще, по моему глубокому убеждению, варварство. Да и что мне с Вами после разлома делать? В психушку отправить? Это неинтересно.
Обеими руками Ланкович упирается о край стола, глядит на меня исподлобья. Он явно считает меня каким-то монстром. Это забавляет.
— Партия освобождения прав человека, — медленно произношу я, — это название говорит Вам о чем-либо?
— Нет, — вздрагивает он.
— А газеты Вы, значит, не читаете? — интересуюсь.
— Нет, — повторяет Ланкович и отчего-то озирается по сторонам. Я встаю и подхожу к нему ближе, заглядываю в лицо, фамильярно придерживая его за подбородок.
— Ну что ты, малыш, — спрашиваю, — ты же ничего особенно опасного не совершил. Ты и попал сюда случайно. Будь у тебя штук на пять книг меньше, вообще отделался бы административным взысканием.
Здесь я вру, достаточно было и одной, но ему знать об этом необязательно. Взгляд Ланковича становится непонимающим. Весь он излучает растерянность. Я осторожно поглаживаю его по плечу.
— Успокойся. Успокойся. Давай просто поговорим.
Снова усаживаюсь на стул. По возможности, честно и открыто смотрю на собеседника.
— Партия освобождения прав человека. Ты слышал о ней?
Он утвердительно кивает головой и пытается слезть со стола.
— Нет, ты сиди, сиди, — говорю я ему ласково, — нам так удобнее будет беседовать. Ты не имеешь к ней никакого отношения.
Заминка. Затем:
— Да.
— Однако понимаешь, что люди, распространяющие литературу подобно той, что была обнаружена у тебя дома, должны иметь информацию об этой организации.
— Ну…
— Когда ты нашел книги?
Он мнется и смотрит в пол. Бедный мальчик. Врать — это тоже искусство.
— На той неделе, в среду или четверг.
— Почему не сдал их в отделение СИ? Не успел?
— Да.
— Согласись, подобная литература нечасто валяется на дороге. Ведь так?
— Да, но…
— Вероятность этого чрезвычайно мала. Она мала настолько, что я имею полное право заподозрить тебя во лжи. И я могла бы удовлетвориться лишь подозрениями, если бы ни одно но. Я Мастер, Дима, я чувствую, когда люди говорят неправду.
Я встаю и отхожу ближе к двери. Смотрю на него издалека очень серьезно и снова спрашиваю:
— Так где ты взял эти книги?
— Нашел, — ухмыляется он.
Нет, но это уже оскорбление! Он меня достал! Это уже неуважение к власти. А неуважение к власти должно наказываться. Так гласит Регламент.
Смотрю на Андрея — он заинтересованно прислушивается к нашему разговору.
— Подготовьте заключенного к экзекуции, — произношу я сухо.
Руки и ноги Ланковича уже не удерживаются охранниками. Для таких умных как он, в конструкции стола предусмотрены специальные кольца. Что там думает Ланкович об Инквизиции в целом и обо мне в частности — наплевать. Задираю выше его рубашку. Наклоняюсь к нему и шепчу на ухо:
— Порка, Дима, это так унизительно.
Он вздрагивает всем телом, а я утешительно хлопаю его по плечу, мол, не нервничай, все путем. Ловлю на себе настороженный взгляд Андрея:
— Выйди, — говорю ему, — и мальчиков с собой забери. Я справлюсь сама.
Холодным тоном зачитываю официальную часть:
— За отказ от дачи показаний Вы, Ланкович Дмитрий, будете подвергнуты порке плетьми.
И приступаю. Но быстро выдыхаюсь, стол высоковат, да и мероприятие непривычно. Зову Андрея, но не для того, чтобы освободить Ланковича, а чтобы продолжить наказание. Смотрю со стороны, как Андрюха, кривясь и морщась — он тоже очень не любит это занятие — продолжает начатое мною дело.
