А вздумай кто упрекнуть даму Истрию за уступчивость да припомнить ее прошлое — Кар не успеет убить оскорбителя. Его убьет император, и смерть эта будет мучительной.
Так и получалось, что Кар, живой вызов извечным устоям, продолжал занимать место возле принца. Место, от века предназначенное другому. Точнее, другой.
— Почему ты не пришел на церемонию? — спросил Эриан как будто бы с обидой.
— Я был на церемонии, — отозвался Кар. — Стоял во вторых рядах. И все видел… Видел даже, как ты зевал.
Принц мимолетно улыбнулся, но тут же печаль вернулась на лицо.
— На пиру не был.
— Нет.
— Мне тебя не хватало.
— Знаю. Прости.
— Почему ты их боишься? — спросил Эриан резко.
— Я не боюсь. Но сидеть там под их взглядами… Как будто все смотрят на меня и думают: «Что же с тобой делать?» Надоело.
— А я был один, — горько сказал принц. — Все эти преданные вассалы… Смотрели на меня, как на кусок мяса. Так, словно болезнь отца — не легкое недомогание, а почитай, что смерть. И знай представляли мне своих дочерей… А глаза голодные…
— У вассалов? Или у дочерей?
— У всех! О Боже, Кар, ты единственный, кто ничего не хочет от меня!
— Ничего, — тихо откликнулся Кар. Движимый всплеском горячей преданности, добавил: — Прости, что оставил тебя одного. Прости, Эри.
— Ты не виноват, — отмахнулся принц. — Тебе тоже несладко. Его святость изволил осведомиться о твоем здоровье. Он, похоже, не знал, как принимать твое отсутствие.
— Ну, он не сможет выдать меня за тебя замуж, — усмехнулся Кар. — А изгнать, заменив подходящей девицей…
— Пусть попробует! — глаза принца гневно заблестели. — Пусть попробует!
— Вот я и говорю. Но ты же не только из-за этого злишься?
— Нет.
— Так в чем же дело?
— Я думал… — Эриан замолчал, глядя в небо. Кар ждал. Наконец принц повернул голову, встретившись с ним глазами. — Понимаешь, я сегодня смотрел на них. Герцоги, графы, бароны… Стая волков. Жрецы снуют между ними, ловят каждое слово… Все их боятся, и не любят, и делают вид, что почитают. Отец — он всегда посередине, всегда между. Находит, как угодить и тем, и другим. А себе — себе он ничего не оставляет. У него нет жизни, Кар! Он никому не доверяет, всех использует… Его тоже все используют, и никто не любит…
— Мать любит, — Кар сказал это так тихо, что сам едва расслышал свой голос.
— Я знаю… Но он и ей до конца не верит. Кар, если бы у тебя была сестра, я бы на ней женился.
— Что?! — Кар сел, пораженный услышанным. Пытаясь обратить все в шутку, произнес: — Ну, если б она удалась в мать…
— Нет. Такая, как ты.
Кар снова усмехнулся, и усмешка вышла горькая.
— Из племени колдунов?
— Да! И пусть они все подавятся! Кар, ты не бросишь меня? Если отец и правда умрет… Кар, ты единственный, кому я верю! Я не смогу, как отец….
Принц замолчал резко, будто его схватили за горло. Казалось, он сейчас заплачет — невероятно, если помнить, что будущий император не плакал с полутора лет, со дня смерти матери.
Отчетливо, вкладывая сердце в каждое слово, Кар произнес:
— Ты — мой принц. Мой брат. Я всегда буду рядом. Клянусь.
Эриан кивнул. Молча — слова были не нужны.
— Жаль, что ты не колдун, — сказал он чуть погодя.
Воистину, ночь откровений. Кар хрипло спросил:
— Ты понимаешь, что говоришь?
— Будь ты колдуном, ты бы вылечил отца.
«Будь я колдуном, я бы не вылечил его. Я погубил бы… И его, и тебя, и навлек бы проклятие на всю страну…» Вслух Кар сказал:
— Сохрани меня Бог. Я не колдун.
— Да знаю я, — по-простецки откликнулся Эриан. — Просто подумалось. Завтра к вечеру гости разъедутся. Давай сбежим к тому озеру? Поохотимся на лебедей, заночуем в замке…
— Тебя не отпустят, пока император болен.
— Говорю же — сбежим. Или они решатся силой задержать повелителя?
В последней фразе послышалось царственное высокомерие, знакомое по императору Атуану. Прежде Эриан никогда не говорил так. Кар с интересом оглядел молочного брата.
Принц лежал на спине. В широко раскрытых глазах отражались по-осеннему яркие звезды. Лицо в обрамлении растрепавшихся золотых волос казалось двойником лунного лика. Император столь же выше простых смертных, сколь выше земли ночное светило… Тряхнув головой, Кар сбросил наваждение.
— Только не бери с собой полк охраны, как в прошлый раз, — сказал он.
— Сохрани меня Бог, — со смехом откликнулся принц. — В тот раз это была воля отца.
Так они лежали, болтая обо всем понемногу, а вдали затихал утомленный празднеством город. Погрузились в сон жилые дома, только частые трактиры еще светили огнями, возмущая благочестие ночи женским визгом и взрывами пьяного смеха. Сегодня им хватало постояльцев — на праздник Благодарения в столицу съехались не только вассалы. Простой люд стекался со всех концов Империи. Опытные торговцы везли товары — в праздники всем хватит места на рынках. Бездельники, а порой и добрые крестьяне приезжали налегке, кто-то в расчете наняться слугой или солдатом, благо правители всех областей присутствуют на празднике. Другие — в ожидании легкой добычи, и, надо сказать, ворам и шулерам в эти дни хватало работы. Хватало ее и бродячим артистам, шутам всех мастей, попрошайкам и менестрелям, крикливым жрецам-проповедникам… решительно всем полезен великий осенний праздник Благодарения.
Но теперь праздничные дни подошли к концу. Завтра поутру распахнутся городские ворота, телеги, экипажи и конные отряды потянутся обратно. Кто-то уедет, довольно потрясая полным кошельком. Другие не увезут ничего, кроме тяжкого похмелья, а ведь приехали с полными телегами накопленных за год богатств.
Луна, вечная соперница королей, сдвинулась, теперь ее заслоняла западная башня. На лица братьев упала тень. Повеяло холодом. Принцы переглянулись, дружно вспомнив о времени.
— Тебя не хватятся? — спросил Кар.
Эриан махнул рукой.
— Гремон достаточно сметлив. Сделает вид, что я мирно сплю в своей постели. День был утомительный… Признаюсь, брат, я в последнее время частенько сбегаю по ночам.
Его высочество улыбнулся, самодовольно, как человек, понимающий: успехами на любовном поле он обязан не только своему положению. Высокий рост, играющие под туникой мышцы, пронзительный взгляд голубых глаз под короной золотых кудрей — будь Эриан не принцем, а последним кухонным мальчишкой, и тогда нашлись бы дамы, готовые разделить с ним ложе.
Кар промолчал. Ему нечем было похвастаться. Не потому, что проклятое колдовское отродье, вопреки здравому смыслу вознесенное до положения брата-принца, не притягивало женских взглядов. Скорей, наоборот — запретный плод сладок от века. Но в глазах жадных до удовольствий дам ему виделось то же любопытство, с каким разглядывают дрессированное животное: разгуливающую на задних лапах собачонку или обученного людской речи скворца. И Кар, слишком гордый для роли забавной диковины, оставлял красавиц на долю брата.
