— Я его схвачу!
— Да ну? Сомневаюсь. — Никки проследила, как сжался и вновь разжался огромный кулак, и продолжила:
— Когда ты намерен двинуть наши силы на север, в Срединные Земли?
Джегань потер волосатую грудь.
— Скоро. Для начала я хочу дать им время расслабиться. А когда их самодовольство достигнет пика, ударю на севере. Великий полководец должен понимать суть битвы, чтобы вовремя менять тактику. Теперь мы уже двинем на север как освободители, неся славу Создателя народам Срединных Земель. Мы должны завоевать сердца и умы необращенных.
— Ты решился на такие перемены? Сам? Ты не считаешься с волей Создателя, ведя свою кампанию?
В ответ на такое нахальство Джегань грозно поглядел на Никки, давая понять, что лучше бы ей не задавать подобных вопросов.
— Я император. Мне не нужно советоваться с духовными лидерами, но поскольку и совет всегда приветствуется, я уже переговорил со жрецами. Они одобрительно отозвались о моих планах. Брат Нарев счел это мудрым решением и дал свое благословение. Ты лучше занималась бы своим делом подавления всяких оппозиционных идей. Если не станешь выполнять мои приказы — что ж, никто не станет скучать без одной из сестер. У меня их много.
Никки его угрозы совершенно не трогали, какими бы реальными они ни были. Судя по подозрительному взгляду Джеганя, он тоже начал понимать ее отношение.
— То, что ты говоришь, вполне годится, — произнесла она, — но это нужно поделить на маленькие кусочки, которые народ сможет прожевать. Народ не обладает мудростью Ордена и не видит, что для него лучше. Люди редко это понимают. Даже такой тупица, как ты, должен понимать, что я предвидела твои планы, помогая тем, кого ты не можешь себе позволить убить, понять, что ты избавил их от страданий благодаря твоему чувству справедливости. Слухи о подобных деяниях завоюют сердца людей.
Джегань покосился на нее.
— Я — очистительный огонь Ордена. Это необходимый пожар, но не финал. Это всего лишь средство дойти до конечной цели. На том пепелище, что создаю я, Джегань, прорастет и расцветет новый порядок. Именно эта конечная цель, эта новая эра процветания человечества, оправдывает все. И тут моя обязанность — а вовсе не твоя — устанавливать справедливость, определять, на кого она распространяется, а на кого нет.
Его хвастовство начало раздражать Никки.
— Я просто дала этому имя — Джегань Справедливый — и начала распространять твой новый титул, когда подвернулась подходящая возможность, — колючим тоном проговорила Никки. — Ради этой конечной цели я пожертвовала Кадаром, по тем самым причинам, что ты перечислил. Это нужно было сделать сейчас, чтобы у нас было время, и новость распространилась повсеместно, иначе Новый мир вскоре необратимо сплотит свои ряды против Ордена. Я выбрала время и место и, пожертвовав жизнью Кадара — жизнью героя войны, — доказала, что ты ставишь верность Ордену превыше всего. Очко в твою пользу. Пожар может учинить любой изувер. Этот новый титул демонстрирует твои высоконравственные позиции — еще одно проявление твоего превосходства над всеми остальными. Я заронила семя, которое сделает тебя героем в глазах простого народа и, что гораздо важнее, в глазах Братства. Ты собираешься притворяться, что считаешь этот титул не соответствующим твоим требованиям? Или делать вид, что он не служит твоим целям?
Это я, Никки, в одиночку сделала то, чего не могла бы добиться вся твоя армия. В обмен на жизнь Кадара ты получаешь нечто гораздо большее: почет, доброе имя, преданность. И все это ты получаешь добровольно, без всякой борьбы. Тебе это не будет стоить ничего. Это я, Никки, превратила тебя в вождя, которому люди доверятся по доброй воле, полагаясь на его справедливость.
На некоторое время Джегань отвел пристальный взгляд от горящих глаз Никки. Император размышлял. Наконец его рука расслабилась, и пальцы мягко пробежались вдоль ее бедра. Это было молчаливое признание ее правоты.
Через несколько мгновений он зевнул; глаза его закрылись; дыхание выровнялось, и он погрузился в дремоту. Повелитель не сомневался, что к его пробуждению Никки все еще будет оставаться на прежнем месте и в его распоряжении. Сама Никки полагала, что может уйти в любое время.
Но не сейчас. Пока рано.
Джегань проснулся через час. Никки немигающим взглядом уставилась на балдахин, думая о Ричарде. Казалось, в ее плане недостает небольшого фрагмента. Единственного кусочка в мозаике, но который должен все расставить по местам.
Император спал на боку, спиной к Никки. Сейчас он повернулся и подтянул ее ближе; в темных глазах снова разгоралась похоть. Тело его было горячим, словно камень, нагретый солнцем. И лишь немного более мягким, чем камень.
— Доставь мне удовольствие, — скомандовал Джегань. Сиплый рык способен был напугать любую женщину настолько, чтобы она не посмела ослушаться.
— Или что? Убьешь меня? Если б я боялась смерти, меня бы здесь не было. Я здесь насильно, а не по согласию, и не собираюсь поддерживать твое заблуждение. Я не позволю тебе думать, что хочу тебя.
Джегань ударил ее тыльной стороной ладони, отбросив на другую сторону кровати.
— Но тебе же это нравится! — он схватил ее за лодыжку и подтянул обратно к себе. — Иначе, почему еще ты здесь?
— Ты приказал мне.
Он самодовольно ухмыльнулся.
— И ты пришла, хотя могла бы сбежать.
Никки уже было открыла рот, но не нашла ответа, который можно было облечь в слова. Такого ответа, который мог бы понять Джегань.
Победно ухмыляясь, император придавил ее своим телом и прижался к ее губам. Даже причиняя ей боль, Джегань считал свое поведение проявлением особой благосклонности. Он не раз повторял, что, если у него и возникало желание целовать женщину, то это была она, Никки. Казалось он уверен, что проявляя к ней подобные чувства, он не оставляет ей выбора, кроме как почувствовать то же самое. Словно чувство, высказанное словами, становилось монетой, на которую по первому требованию можно купить любовь и привязанность.
И Никки знала, что это — только начало долгой ночи. Долгой пытки. До наступления утра ей еще не раз придется вынести его неистовую ярость.
Пришло утро, а с ним тупая пульсирующая боль в голове — следствие побоев. Болело все тело там, куда приходились удары Джеганя, когда он вдруг осознавал, что добровольное подчинение Никки — лишь его заблуждение. И это осознание еще сильнее раздражало императора.