Печатались газеты на хорошей бумаге, такой, на какой нынче эти новомодные журналы выходят, гравюрами обильно снабжались, изукрашивались богато, с тиснением. Дороги были, не всякий себе мог позволить. Статусная вещь, их тогда в клубах читать да обсуждать принято было. Каждый выпуск - сам по себе сенсация.
Рукописные газетенки вмиг поразорились, не выдержали конкуренции. Да и то сказать, про что в них писали? Так, сплетни местечковые, не квартального как бы и масштаба, не то что в печатных изданиях: там и про политику было, и про события всякие грандиозные, и светская жизнь пополам с придворной, и что какой министр сказал, да как на это Его Величество ответить изволили...
Представительная вещь тогда была печатная газета, дорогая, а потому в наших кварталах дюже редкая. Какой работяга решится целую крону от семьи оторвать, не на еду ее потратить себе и жене с детям, а на бумагу? Мастера с фабрик, те, в складчину, покупали порой, да, а рабочему его кусок хлеба и так слишком тяжело дается, чтобы на баловство такое деньги тратить.
Так что заныкал я тогда газету, да со всех ног бегом домой, к деду, даже когда "Трудяжка" за речным изгибом скроется дожидаться не стал.
"Деда, деда! - сердечко-то выскакивает от быстрого бега, грудь ходуном ходит, как у загнанного коня, воздухом захлебываюсь, слова глотаю. - Смотри, деда, газета!"
Старик хмурится, кустистые брови его грозно сходятся над переносицей.
"Украл, шалопай? - воровство дедушка ни в каком виде не приемлет, суровая деревенская закалка. - Я вот не посмотрю, что ты, Айвен, сегодня новорожденный, ухи-то пооткручу".
"Нет, нет, деда! - спешу его заверить я. У старого Ниро слова с делом никогда не расходятся. - Джентльмен на речной паровик так засмотрелся, что позабыл. А я только подобрал, когда он ушел. Совсем ушел, далеко, правда-правда!"
Морщины на дедушкином лице разглаживаются, гневное выражение уступает место удовлетворению.
"Молодец, внук. - кивает он. - Подобрать не грех. Дай-ка гляну на твою добычу".
Я передаю газету старику, он внимательно глядит на нее, проверяет, не порванная ли, не грязная, нюхает даже, и удовлетворенно цокает языком.
"Свежая ещё, типографской краской пахнет. Глянь-ка, внучек, от какого числа? Я-то старый, не видят уже буковок глаза".
Читать дед не умеет, но тщательно это скрывает, отговаривается дряхлостью. Он сам деревенский, грамоте не обученный, только подпись свою и заучил как писать правильно, но смысла он в сложенных для этой надписи буквах видит не больше, чем в хитром заморском йироглифе.
"Вчерашняя, дедушка", отвечаю я, глянув на дату.
Я в школу хожу, учусь грамоте и счёту. Отец бурчит, что баловство это все, перевод денег лишний, на что дед грозит ему сухим своим старческим кулаком, да обзывает батюшку охламоном, которого он, Ниро, в детстве порол мало за лень, говорит, что ежели б папка выучился грамоте получше, а не свои имя с фамилией только коряво складывать умел, мог бы в мастера выйти, а то и повыше подняться, аж в приказчики, и что он, деда мой, мне голову задурить не даст, что в люди хоть один из нашей семьи выбиться сможет...
Отец хмыкает, но не спорит. Не верит, значит. Буркнет разве, что волчонок приказчиком не вырастет. Это он про фамилию про нашу. Вильк.
В детстве-то я, - и отец про то знал, - заливал окрестным пацанам, что это по горски "волк", оттуда-де и фамилия, от предков с Высокоземелья, да и сейчас, чего греха таить, бывает, так отвечаю, если кто интерес проявит. А так-то это от названия деревни, из которой дед родом: Вилька. В таком она месте для проезда неудобном стоит, что тракт там постоянно виляет, словно пьяный. Прозывались тамошние селяне вильковчанами, потом, за века сократилось это до вильчан, или попросту вильков. Оттуда и фамилия взялась.
"Хорошо. - кивает дедушка. - Мой непутевый завтра мастерам ее предложит, все дому прибыток. А нынче ты, внук, как повечеряем, так и почитаешь нам ее вслух, на сон-то".
Расставаться с изукрашенной газетой мне, мальчишке, жалко, но дедушка прав. Нам в доме ни к чему такая роскошь, да и дешеветь газета будет с каждым днем все больше. Лучше за то, что отцу выручить удастся, мама на похлебку прикупит чего, разок хоть поедим досыта.
Но до завтрашнего дня газета моя, я читаю и перечитываю ее, аккуратно, сторожась оную испачкать, рассматриваю изображения и украшения вдоль полей, а вечером, после ужина, гордый за себя и свое умение, читаю новости из нее отцу и деду. Мать тоже прислушивается, не переставая считать петли в своем вязании. Осень скоро, мне нужен теплый шарф.
Ту-тууууу! Вот же задумался, развспоминался до чего, аж вздрогнул от гудка "Трудяжки". Непорядок. Одергиваю китель, отворачиваюсь от реки, и продолжаю двигаться по маршруту.
- Здравствуйте, констебль.
- Добрый день, мистер Крагг, миссис Крагг - мое почтение. - прикладываю два пальца к каске.
Сэр Долий Крагг, эсквайр, приподнимает шляпу, его супруга кивает. Не гнушаются поприветствовать простого полисмена, не считают зазорным такого знакомства. Хорошие люди, не то что иные-всякие, кто если слово и вымолвит, то только через губу, высокомерно.
Прошлый год их старшенький, на соревнованиях по гребле, умудрился лодку перевернуть, а я тогда его из реки вытащил. Ну и остальных четверых охламонов из его колледжа, что на вёслах сидели, заодно. Заболел, конечно - октябрьская-то речка, это вам не парное молоко, так сэр Долий мне в благодарность доктора нанял, а его миссис каждый день меня навещала, пока на поправку не пошел, бульон жирный из курицы привозила и настоящий пасечный мёд в сотах. Мистер Крагг потом ещё целый фунт подарил, "за мужество", говорит. И от суперинтенданта нашего участка благодарность потом была, пять шиллингов к месячному жалованию премии выписали. И из колледжа в наш участок благодарственное письмо пришло. Про меня даже в газетах тогда напечатали.
- Как поживает молодой мистер Крагг?
- Благодарю, констебль, досрочно и с отличием закончил колледж, готовится поступать в университет.
- Что ж, передавайте ему мои поздравления и наилучшие пожелания, сэр.
- Непременно, мистер Вильк.
Раскланиваемся, и идём дальше, каждый своим путём: супруги Крагг совершать свой променад дальше, а я - патрулировать портовую набережную. Чтобы никто безобразий не учинял и не нарушал благочиния, значит.
Меня наш сержант любит на такие вот места в дневные смены ставить, где господа с мамзельками прогуливаются в охотку: на Коронную набережную, или на Адмирал-плёс, в Ниппонский парк еще или на прешпекты всякоразные. Говорит, я олицетворяю там чего-то, к власти и правопорядку уважение внушаю.
Ну а что ж? Парень я ладный, справный - с четырнадцати лет в молотобойцах, - и ростом Бог не обделил. А кто видом не внушается, так я ж могу и с левой приласкать. С правой не могу - зашибить опасаюсь.
