Эйчид из рода владык Тайонела тоже был обнажен, и его снаряжение почти ничем не отличалось от того, которое выдали Дженнаку. Он выглядел крепким бойцом, этот северянин, — рослый, широкоплечий, с длинными руками и ногами и превосходной реакцией. Лицо его оставалось спокойным и сосредоточенным; ноздри изящного, без горбинки носа — верный признак человека светлой крови! — чуть заметно трепетали. Окинув тайонельца пристальным взглядом, Дженнак решил, что шипы на браслете северянина подлиннее и пошире, чем у него, но прямые обоюдоострые клинки казались короче одиссарских — пожалуй, на палец или два. Зато они выглядели более тяжелыми и отлично сбалансированными — превосходное оружие, которым издревле славился Тайонел, одинаково подходящее для того, чтобы рубить и колоть.
Впрочем, мечи Дженнака, слегка изогнутые у острия, были ничем не хуже, и он с гордостью отсалютовал ими во второй и в третий раз. Сетанна Эйчида была высока; его стоило почтить этим тройным приветствием хотя бы за тот долгий путь по лесным чащобам, горам и рекам, который он проделал, чтобы добраться до побережья Ринкаса из Страны Лесов и Вод и скрестить оружие с сыном Владыки Юга. Вероятно, тайонелец не жалел времени и сил, чтобы стать достойным соперником Дженнаку- или любому потомку божественного древа Кино Раа, с коим могла свести его судьба. В случае успеха выигрыш был велик; поражение же означало смерть.
Эйчид, приняв ритуальную боевую позу, трижды вскинул оружие — стремительно, ловко; клинки серебристыми всполохами сверкали в его сильных руках. Опасный боец! Но разве стоило ждать иного? Поглядывая на северянина, Дженнак снова напомнил себе, что с этого побережья, с золотых песков Ринкаса, живым уйдет лишь один из них. И лишь один удостоится титула наследника.
Кто — об этом ведали лишь великие боги, посылавшие людям предзнаменования, видения и вещие сны. Не всем, конечно, но некоторым, особо избранным, и Дженнак полагал, что относится к их числу. Однако тут, на морском берегу, при ярком солнечном свете, его дар казался бесполезным, ненужным и даже опасным; сейчас было не время расслабляться и впадать в транс сновидца. На мгновение перед ним мелькнул залитый кровью песок, отброшенное в сторону оружие — непонятно чье, его или Эйчида; потом поплыли лица: суровое — отца, спокойное и уверенное — брата Джиллора, хитровато-задумчивое — старого Унгир-Брена. Вдруг они исчезли, словно вспугнутые птицы, и Дженнак увидел девичьи глаза — темные агаты в оправе густых ресниц. Вианна… Она глядела на него с такой тревогой и лаской, что сжималось сердце.
— Очнись, парень, — вполголоса пробормотал топтавшийся рядом Грхаб. — Глянь-ка на его левую руку…
— Клянусь своим посохом, он действует ею побыстрей, чем правой!
Дженнак скосил зеленый глаз на хмурое лицо наставника. Пожалуй, не стоит думать о Вианне, мелькнуло в голове; такие мечты — верный шанс никогда не свидеться с нею.
— Левша? — Почти машинально он принял позу готовности к бою.
— Нет, не думаю. Просто его так обучали. Будь осторожен, коли не хочешь получить клеймо на задницу…
Насупившись, Грхаб смерил взглядом своего противника — могучего тайонельца, замершего слева от Эйчида в позе угрозы. Согласно древней традиции, мастера воинского искусства выходили на поединок вместе со своими благородными учениками, разделяя их судьбу. Если падет юный боец, то умрет и его наставник — от чужого ли клинка или своего собственного, это уже значения не имело. Может быть, поэтому умелые наставники во всех Шести Очагах властителей Срединных Земель ценились дороже золота, и учили они своих питомцев от тех лет, когда мальчишки едва могли приподнять оружие, и до самой первой их битвы.
Грхаб, уроженец Сеннама. объявился в Одиссаре лет пятнадцать назад, вскоре после смерти Дираллы, матери Дженнака. Он был хорошим учителем, хотя не скупился на крепкие слова и столь же крепкие тумаки, и теперь Дженнаку не хотелось его подводить. Без сомнения, Грхаб одолеет противника; подобно многим сеннамитским воинам, он отличался высоким ростом, ловкостью, боевым искусством и огромной силой. Сейчас, когда ему стукнуло пятьдесят, она казалась столь неиссякаемой, как и в молодые годы, но в предстоящем поединке ни телесная мощь, ни ловкость в обращении с оружием, ни опыт сотен кровавых стычек не спасут наставника: его жизнь поистине висела на кончиках клинков Дженнака.
Грхаб, как и учитель Эйчида, не принадлежал к людям светлой крови и потому мог снаряжаться в бой по собственному усмотрению. Он выбрал кистень, шипастый крепкий орех на стальной цепи — коварное оружие, от которого меч и топор противника были не слишком надежной защитой. Еще у него имелся железный посох толщиной в два пальца, способный переломить любое острое лезвие; в огромном кулаке Грхаба он выглядел тонкой тростинкой. То было оружие Сеннама, коим владели лишь воины этой далекой страны, но Дженнак тоже умел с ним обращаться. Правда, в его сегодняшнем поединке с Эйчидом сеннамитские хитрости не применишь, так как обряд испытания кровью был строг: два меча для нападения, браслет для защиты — и все! Разумеется, это касалось только светло-рожденных, и Дженнак, еще раз окинув взглядом противников, решил, что наставнику Эйчидане позавидуешь; вряд ли в грядущем бою тайонелец одолеет сеннамита.
Но лицо старшего из северян, застывшего рядом со своим учеником, было невозмутимым; на щеках его вились полосы боевой раскраски, на груди, как и у Эйчида, темнел знак тотема — волчья голова с оскаленной пастью. Дождавшись, когда его сахем отдаст приветствие, он поднял бугрившуюся мускулами руку и гулким басом спросил:
— Готовы?
— Готовы! — рявкнул Грхаб, переглянувшись со своим учеником.
— Тогда, во имя Коатля, — сходимся!
Дженнак мягко шагнул вперед, призывая милость Одисса. Хотя испытание кровью по давней традиции посвящалось грозному Коатлю, повелителю смерти, владыке Великой Пустоты Чак Мооль, Дженнак больше полагался на хитроумного бога удачи, покровителя своего Очага. Быть может, и Эйчид безмолвно говорил сейчас с Тайонелом, властвовавшим над лесами, степями, горами и всей земной твердью; тот был не менее могучим божеством, чем Коатль, ибо мог своим дыханием потрясти горный хребет, а потом затопить его склоны реками раскаленной лавы. Впрочем, призывы к богам, Тайонелу, Одиссу либо другим Кино Раа, не были просьбами о помощи, а являлись скорей неким ритуалом, позволявшим обрести покой и уверенность в себе. В отличие от смертных, боги не соперничали друг с другом и проявляли во всех делах завидное единодушие.
Кого же они предпочтут на сей раз?
С этой мыслью Дженнак нанес первый удар. Разумеется, выпад его был отражен; первые касания клинков означали лишь разведку. Легко играя острой сталью, они с Эйчидом двинулись по широкой дуге меж морем и утесами, прислушиваясь к плеску волн и шороху песчинок, скрипевших под их сандалиями. Каждый пристально всматривался в зрачки противника, но в их взглядах не было неприязни; гнев и ярость появятся потом, с первой кровью, когда терпкий ее запах ударит в ноздри, когда внезапная боль сверлящей мукой пронзит тело и каждому станет ясно: он — или тот, другой! Иного не дано! Сейчас они глядели друг на друга без ненависти, для которой пока не было причин, — тем более, что воины юга редко встречались с тайонельцами на тропах войны. Слишком большое расстояние разделяло солнечные берега Ринкаса и Страну Лесов и Вод; слишком много гор и рек, слишком обширные пространства пролегли между Одиссаром и Тайонелом; мир мнился еще просторным, беспредельным, и казалось, что в ближайшую сотню лет Уделам Севера и Юга не о чем спорить и нечего делить. Дженнак, однако, не сомневался, что, выжив в этом поединке, еще не раз скрестит свой изогнутый меч с тяжелыми клинками северян.
