— Госпожа, — видимо, тоном он решил заменить поклон, — кое-что забыла вчера в карете. Я принесу.
— Принесешь! И немедленно, — надменно подтвердила Лайбли и вскинула подбородок, во-первых, чтобы посмотреть на слишком высокого нахала, а во-вторых, чтобы перо на шляпке поколыхалось и овеяло его волной ее особых духов. — Только в мою комнату! Здесь отвратительно пахнет горелым!
И, тщательно виляя бедрами, поплыла. По пути ей попался Пралотта, блюющий у какого-то погреба. Маленький человек с баронской цепью сочувствующе кудахтал рядом и приглашал следовать дальше. О-о, работы невпроворот, да, советник? Ну и сами виноваты, мадам вас предупреждала, у меня же темперамент! А у кузнеца господина барона такие дивные зеленые глаза… если успеть оторвать взгляд от всего остального!
До обеда было тихо. Лайоли скучала и становилась все стервознее. Даже изыски расстаравшегося повара не исправили положение. Девица съела полную до краев тарелку, потом объявила, что все несвежее, болит живот, а повара пора выпороть, что она идет отдыхать. А, кстати, где советник? Ах, уехали осматривать места происшествий?
Слуги на кухне в шоке уставились на оплеванного повара. На что барон самодур, но такая соплячка… И ведь за версту видно, не жена она советнику!
Лайоли же наверху в ярости била подушкой по креслу. Даже поплакала. Тут никто не уважает императорского советника — приказы вообще не выполняются. Она ведь сказала — не-мед-лен-но!
В дверь постучали.
— Не беспокоить!! — взвизгнула черноглазка, подлетела к двери, распахнула. — Все пошли вон!!
На пороге стоял кузнец, держа в руках клетку с большой белой крысой.
— Ваше, госпожа? Простите, что потревожил, но вы просили принести в комнату.
— Я просила сразу! — капризно, но гораздо более ласковым тоном сказала Лайоли, приглаживая встрепавшиеся во время драки с креслом волосы. — Но заходи… как твое имя?
А впрочем, какая разница?
— У меня нет имени, госпожа. Я не помню его, — странновато отвечал кузнец.
Лайоли занялась пока клеткой. И мимоходом — ловко и отработанно — заперла двери на ключик.
— Джее-рри, мышь моя золотая, Джерри, Джерри, — заворковала она, прилаживая крысу на подоконник. — Голодный? Голодный мой мальчик… вот тебе сырок, и хлебушка.
Девица склонилась над низеньким подоконником, отставив нижнюю часть тела назад и позволяя брюкам показать все, что только возможно.
— Госпожа любит животных? — услышала она ровный низкий голос.
Лайоли выпрямилась и подошла к мужчине. Приперся же, не снимая маски. Ну и пусть, так даже удобнее… Интересно, он понимает, что от него требуется? Эти деревенские порой такие олухи.
— Госпожа очень, очень любит животных. В основном лошадей, — прошептала она и уточнила: — Жеребцов.
— Тяжеловозов? — насмешливо спросил кузнец. Ай, подземные силы, какие у него губы… как он разговаривает, чуть вытягивая их вперед… Нет, невозможно выносить!
Лайоли кошачьим прыжком повисла у мужчины на шее и одарила его жарким поцелуем. Уж она покажет, на что способны столичные девочки высшего класса! Это вам не молотом тюкать, тут особая сноровка нужна. Я тебя удивлю, провинциальная ты дубина. Поймешь, сколько потерял, не явившись немедленно.
Когда же сумерки пролитым вишневым соком окрасили небо, Лайоли, не в силах даже пошевелить пальцем и почесать нос, признала, что удивили скорее ее. Она вряд ли изумилась бы более, обнаружив в переполненном ночном горшке алмаз из императорской сокровищницы. Этот мужчина вопиюще неуместен не только в закопченном сарае у горна, не только в роли крепостного человека жирненького барона, но и в принципе в виде чьего-либо подчиненного.
— О чем ты думаешь? — спросила девушка, и перекинулась всем телом в еще более соблазнительную позу.
Казалось бы — куда уж соблазнительней, а вот, глядите, есть куда, еще и с запасом.
Ну почему они все — прачки и придворные дамы, воительницы Седьмого Стрелкового Корпуса и уличные девки — обязательно разражаются этим вечным, как мир, вопросом. Глупость тоже бывает вечной. Наверное, только глупость и бывает.
— Ни о чем, госпожа.
Я ни о чем не думаю, кошачье ты отродье. Разве нормальный мужчина способен думать, когда каждый изгиб твоего тела еще изобретательнее предыдущего?
Да, она именно так и поняла. Потянулась всем телом, засмеялась, замоталась в простыню и присела на кровати, скрестив ноги. Поза мудрецов и монахов. Вряд ли ей об этом известно.
Проворный пальчик указал куда-то в район его переносицы.
— Что там у тебя? Под маской?
Мешает ей, что ли, этот кусок рваной черной тряпки? Иногда и вовсе забываешь, не чувствуешь. Пока не напомнят.
Его молчание было истолковано превратно.
— Ну? Что там у тебя, я спрашиваю? Кузнец повел в ее сторону ресницами, не хуже, чем танцовщица веером.
— Красоте должно видеть лишь красоту, госпожа.
Самого затошнило.
А кошке — понравилось. Опять засмеялась. Колокольчики… рассыпавшиеся монеты… разбитый бокал…
И тут опять его повело.
На секундочку, на долю ее, на миг, которому не придумали даже названия по причине его малости — возникла картинка. Ощущение-сквознячок. Как будто он смотрит из зала пьесу, и одновременно играет в ней. Жесткий стул под задницей — и огни в глаза, и маленькая сцена, шагни чуть шире в азарте — упадешь.
Невысоко, но позорно.
Где-то там, на макушке, узел черной тряпки. Развязать, сдернуть, обернуться, посмотреть на лицо партнерши. И дальше играть в зависимости от того, что он там увидит.
Страх? Отвращение?
Она вздрогнет? Застынет? Закричит?
А может, ей понравится? Пощекочет нервы, разгонит скуку, придаст ощущениям остроты. Живет среди вельмож и принцев, почему бы не провести часок-другой с чудовищем?
Он, конечно, сильно на себя наговаривает. Если привыкнуть, на его лицо вполне можно смотреть. Сам он видел только раз. Много роскоши каждому крепостному выдавать зеркало. Тем более, кузнецу оно зачем?
Красная, неровно рубцованная поверхность, кое-где ямки, на вид мягкие, как поджившие язвы. От носа до середины лба… Среди всего этого так странен взгляд светло-зеленых глаз в окружении неповрежденной кожи.
Как будто кто-то прижал к лицу раскаленный, фигурно вырезанный кусок железа.
Но это не ожог. Хотя бы потому, что он спокойно переносит близость огня в кузнице. Пускай и потерявший память разума, но память тела всегда сильнее, оно бы подсказало.
Неужели это с рождения?
Ах, как же хочется сейчас, именно сейчас сдернуть черный лоскут. Обернуться. Посмотреть на личико советниковой игрушки. Пробудить на нем хоть какую-то мысль.
И в этом крылось ожидание наслаждения гораздо более острого, чем простые удовольствия плоти, которые он уже получил в избытке. Запретного наслаждения.
