Где-то в кармане больно уколола расстегнувшаяся брошь. Пчелка. Он запустил руку в карман, вытянул ужаливший, как настоящая пчела, предмет. Красивая, дорогая, и два камушка вместо глаз. А сзади — гравировка. Лайоли. Это ее имя? Оно значит — «малышка, детка».
Откуда ему известно, что означает слово «лайоли»? Здесь ведь совершенно иной диалект.
Странновато треснуло совсем рядом. Он замер.
И вдруг мир вокруг тоже треснул. Лопнуло, зашумело в ушах. Заболело горло, и во рту появился привкус крови, а в носу — ее запах. Краски ярко запылали и приобрели объемность. Словно он вынырнул с большой глубины. Жизнь ударила по голове и заставила обратить на себя внимание.
Он вспомнил. Не все, но вспомнил.
Картинки неслись перед затуманенными глазами с такой быстротой, что мужчина вынужден был присесть и опереться спиной на стену.
Джерри. Неудивительно, что имя показалось таким знакомым. Это его имя. Это он — Джерри. Джеральд. Нет — Джерард. Именно так, да. Почему он потерял память? Он был… наказан. Это заклятие. На два… На два месяца. Сегодня как раз два месяца, и прошлое будет постепенно возвращаться к нему. Не сразу.
Значит, Джерард. Кто же он? Не кузнец, точно… Мужчина усмехнулся, посмотрел на свои руки. Ну-ка, чем вы были заняты? Взгляд упал на кованые гарпуны и заготовки для мечей, стоящие рядком на соломе. Оружие вызывало приятные ассоциации. Неужели он — воин? Охотник, иначе с чего было говорить про волка… Еще один толчок из глубины памяти сказал: ты ЗНАЕШЬ, что это — волк. И ЗНАЕШЬ, где он. Просто знаешь.
Точно в полусне, он натянул меховой жилет и присмотрелся к собственноручно выкованному оружию. Отчего же не манит ни один предмет? Медлительно подцепив на запястье смотанную грубую проволоку, мужчина двинулся прочь со двора.
— Эй, ты куда? — окликнул его Анторж, помощник конюшенного. — Слышь, расходиться барон не велели! Будем облаву устраивать!
— Мне нужно, — невпопад сказал кузнец. — Там. И продолжил путь.
— Тю, рехнулся, что ли? Или опять головой стукнулся? — заморгал пацаненок. И стал усиленно думать, не рассказать ли советнику, что его кралечка приходила к кузнецу, и явно не подковы менять. Потом решил — не надо. Она все одно уже мертвая.
Тем временем кузнец дошел до леса, и лес, чавкнув, расплылся какой-то дырой. Он не боялся, он был уверен — путь лежит туда, и по этому пути пройти возможно. Музыка звала — чертовски знакомая и торжественная музыка. Отчего-то тело стремилось ступать ей в такт, и мужчина не противился желанию. Джерарду, которым он был и опять, по-видимому, должен стать — видней.
Дыра выплюнула его в совершенно иное место. Если волк — здесь, то теперь ясно, почему ни одна облава не увенчалась успехом.
Степь. Тихая, солнечная, от тени под ногами до самого горизонта. Пахучие травы, распаренные теплом, еле-еле шевелятся. Беспамятство сползало с души, подобно пленке на незрелом орехе, неумолимо, хотя и медленно. Там обнажался кусочек, здесь кусочек. Орех должен очиститься полностью, но — когда? Вот травы раздвигаются, пропуская чье-то большое стремительное тело, вот блестят глаза и встает дыбом жесткая черная шерсть…
Помогай, хозяин-кукловод. Помогай, если хочешь жить!
— Рррр, — оскалился волк, а потом необычно, но довольно четко засмеялся.
— Что смешного? — спросил человек.
— Ты смешной. В чужой шкурре. Двуногий. С трряпкой на лице. Зачем пришел?
Еще кусочек ореховой пленки. Чужие, витиеватые слова на языке.
— Я — Иноходец.
— Иноходец? — зверь снова порычал-похохотал, высовывая от жары язык. — Поздновато объявился.
— Я, Иноходец Джерард, пришел убить тебя. Ты должен знать, что перешел границу и сделал этот мир своими охотничьими угодьями зря. Люди для созданий твоего мира не игрушка и не пища. Наказание будет таково, что больше тебе не возрождаться. Нигде. Никогда.
— Я, сын Дара и Мори, не боюсь тебя, Иноходец. Мне наплевать на границы, мои ноги быстрее, чем уродливые отростки тупых сторожей. Я сделал из этого мира то, что мне хотелось. Я нашел здесь подругу, и она принесла мне сильных здоровых щенков.
Зачем мне возрождаться, если я ПРОДОЛЖАЮСЬ? Ответь, Иноходец. Ты не возродишься и не продолжишься. Почему же я должен бояться такое несчастное создание, как ты? Мне есть за что сражаться. Я познал эту жизнь, как познавал свою подругу, и жизнь любила меня, как она. За что будешь драться ты, Иноходец, когда против тебя станет тот, кого ты не сможешь победить? Что будешь вспоминать?
Волк прыгнул.
Джерард принял удар распластавшегося в воздухе тела, споткнулся и упал на одно колено. Зверь зарычал, пытаясь дотянуться до горла, но руки противника удерживали его.
Мелькнула проволока, затягиваясь на мощной мохнатой шее, — и в пару секунд отрезанная голова волка упала на залитую кровью траву.
А тот, кто поднялся с колен, и уходил в не захлопнувшийся, выжидающий проем, не оборачиваясь, делал это слишком поспешно для победителя. Слишком.
О безымянные боги, спящие в темноте полузабытых лесных капищ, о безликие идолы на перекрестках дорог, отчего так страшно просыпаться мне после наколдованного забытья, так жаль впускать в свою душу незнакомца. Это мрачное ликование убийцы — чужое! Это умелое, ловкое, беспощадное тело — чужое! Это облегчение выполненного долга — чужое! Спокойствие и некоторая холодность прошедших недель, обернувшаяся надменным безразличием к чужим страданиям; тихая угрюмая сосредоточенность, превратившаяся в последовательную жестокость — чувства-перевертыши, где же вы были спрятаны?
Так ли уж неправ был наложивший заклятие, скажите мне, о покровители заплутавших?
Он снова вышел к замку Рос-Брандт, потому что не знал, куда еще идти. Чрезмерно нагруженное обнажающимся прошлым сознание пропустило тот факт, что вид его был странен и пугающ. Дворовые люди и челядь застывали, либо с криком отшатывались по пути его следования, узнавая и не узнавая в явившемся человеке безымянного найденыша.
Барон вышел на вопли, да так и врос в последнюю ступеньку лестницы с открытым ртом.
— Что за… — только и смог выдавить. Посреди двора стоял… Кто? Ученик кузнеца?
Грубая холщовая рубаха исполосована на ленты, на плечах глубокие царапины, будто следы когтей. Сапоги до колен в алых брызгах и прилипших зеленых стебельках (зимой?), и растерянно расставленные руки едва не по локоть в крови. Между пальцами левой руки пропущена проволока, на ней — тоже не ржавчина. Приоткрыв рот, мужчина тяжело дышал и молчал.
— Барон, что тут происходит? — вышел, держась за перевязанную тряпкой голову, советник Пралотта, какой-то сильно помятый и нездоровый. — О боги… что с ним? Кто его так? Этот зверь?!
