— Госпожа… — человек кланяется. — Охотники подходят к селению. Мы устроим им ловушку. Не отдадим вас.
— Охотники предложат вам сдаться, отойти. Они не сражаются со смертными.
— Им придется сразиться! Они пройдут к вам только по нашим трупам!
— Какая преданность, — высокая дама тонко улыбается. А я, ее хозяйка, не стесняясь, зычно хохочу в глубине темного тоннеля в холодной колыбели земли. Огромное тело колыхается как студень, а кривые худые конечности с пальцами, неподвижными как зубцы граблей, поскребывают землю. Такова моя старая израненная оболочка, разбухшая от переполняющего ее проклятия — источника жизни для армии мертвых.
— Это наша благодарность за ваше покровительство, добрая Госпожа. Лучше умереть, чем перейти под власть ваших врагов. Они не дадут нам существовать.
Как это… отвратительно. В груди поднимается волна старой ненависти. Волки у ног темноволосой женщины в старинном платье выгибают спины и хлещут хвостами по поджарым бокам, щерят клыки. Я рычу, оскаливая сорок волчьих клыков, и кричу — голосом высокой дамы:
— Значит, вам нравится ваше убогое существование? Вы готовы заплатить за него жизнями стариков и детей?! Вы цепляетесь за старый страх нашей земли, частицей которого являюсь и я, ждете от него поддержки…. Но он только убивает вас. Неужели вы не понимаете?! Уже триста лет он только убивает вас!
— И стариков, и детей. Все, чтобы спасти вас, Госпожа, — еле слышно бормочет упрямый смертный, и ненависть вскипает в моем сердце, черной кровью выливается из глаз, ушей и рта моей изуродованной оболочки. Следует поблагодарить смертного, придать ему сил на выбранном пути, ведь это может спасти меня, но что-то все еще протестует. Что-то, что до сих пор болит не от серебра охотников и рассветного солнца, а от невозможности не чувствовать эту клеймящую тебя вампиром боль.
Отражая мой еще не оформленный мыслью протест, высокая дама делает неуловимое движение и оказывается близко-близко к смертному, холодные пальцы обхватывают его голову, обжигаясь о кожу.
Он знает, что я легко могу свернуть ему шею, но не двигается, готовый принести и жизнь мне в жертву. Только его сердце бешено стучит, этот гром оглушает. Сейчас горячий поток крови брызнет на стены пещеры, и грохот сердца стихнет. Но я медлю. Чего я жду? Какой вопрос меня терзает? Какой мне нужен ответ?
— А ты быстро бегаешь, смертный?
В глазах готового к смерти загораются слабые, но живые искорки, и я улыбаюсь.
— Госпожа…
Дама не отвечает. Она глубоко вздыхает и укрывается черным плащом крылатой тени, укрывая и спутников-волков. Факелы гаснут. Через минуту, заполненную надсадным захлебывающимся дыханием, разбегающимися как мыши мыслями, человек осмеливается осторожно вытянуть вперед дрожащую руку. Перед ним никого нет. Высокая женщина исчезла. Смертный делает два слепых шага в сторону, и пальцы по-прежнему вытянутой перед собой руки упираются в нависающий выступ стены. Серая шевелящаяся масса, интриговавшая его во время беседы, оборачивается мягкими и хрупкими, покрытыми шелковой пылью крыльями мотыльков. Некоторые вспархивают от прикосновения, кружатся перед лицом, потом садятся обратно, но большинство не двигается с места. Они ползают по стене, ощупывают ее перистыми усиками, тычутся короткими хоботками. Они кормятся здесь. Чем?
Человек находит еще тлеющий факел и раздувает пламя, подносит к стене. Тысячи серебристо-серых мотыльков с большими треугольными крыльями слизывают с камня черные потеки какой-то жидкости. Смертный проводит по ней пальцем. Липкая, жирная, густая… Его рот приоткрывается от удивления. Что это? Кровь?!
— Беги! — хохочет темнота моим настоящим голосом. Голосом ночных кошмаров.
Заорав от ужаса, смертный роняет факел. В темноте он шарит по кровавым стенам, спугивает мотыльков, ища выход. Находит какой-то ход и несется им, я едва успеваю открывать перед ним отрезки тайного прямого коридора на поверхность. Десятки моих глаз прослеживают его путь. И, мерещится, смертный с каждым новым шагом освобождается от оков старого страха.
Выбравшись на поверхность, он отряхивается. Находит запутавшегося в волосах мотылька, и содрогаясь от отвращения, дергает вместе с клоком волос. Хрупкое тельце насекомого не выдерживает силы этого движения, и по ладони смертного расплывается пятно крови, выпитой мотыльком, с прилипшими серебристые чешуйками. Человек снова весь дергается от отвращения… но он постепенно приходит в себя. Взгляд уже не блуждает. Он вытирает руку пучком травы и уходит прочь. Может, он примкнет теперь к охотникам? Кто знает.
Высокая дама, прятавшаяся за выступом, вновь зажигает факел. Она подходит к стене и снимает с нее одного мотылька, бережно заключает в клетку холодных тонких длинных пальцев. А в это время в другом подземном коридоре на границе моих владений в руку другой марионетки-стража падают комья сырой земли с потолка. Она растирает их и поднимает голову. Охотники идут за мной. Они уже близко. Они посмеялись над моим театром и масками, они полагают, что вынесут вид меня настоящей. Потолок тоннелей дрожит от их поступи. Или это сам темный мир земли страха — земли вампиров колышется-трясется? Или это меня, трехсотлетний ужас смертных, пробивает тривиальная нервная дрожь?
Внезапно накатывает слабость, и я закрываю глаза… все множество своих глаз. Пока я играла со смертным, я забыла о страхе. На полчаса я выскочила из безнадежной реальности, где вокруг сжимается смертельное кольцо, на театральные подмостки, но сейчас зрители разошлись и свет вновь потушен. Пора и мне вернуться обратно, во тьму, сотканную из страхов и сомнений.
Хозяйке тысяч кукол страшно. Огромное тело в самой глубокой камере подземелья колышется, безгубый рот кривится, изломанные тонкие руки взлетают в молящем жесте и падают бессильно, как мертвые. Паника передается куклам, и начинается муравьиная возня. Стараясь угодить хозяйке, марионетки носятся по коридорам, зажигают свечи и лампадки во всех камерах. Их свет хорошо разгоняет внешнюю тьму и делает чуть светлее мою внутреннюю. Я смотрю на золотистые ореолы вокруг пламени свечек, и кажется, что пустота внутри наполняется таким же мягким светом, напоминающем о начале рассвета. Страх смерти все также силен, но теперь будто отделен от меня тонкой прозрачной стенкой. Я вижу это темное чудовище также ясно и близко, как прежде, но оно больше не может терзать мой разум, и если не глядеть ему в глаза, можно даже попробовать обдумать дальнейшую борьбу с ним. Нет, нельзя, нельзя бояться! Чем же отвлечься в перерывах между представлениями заключительного спектакля-триптиха Либитины?
