Если я просила отца рассказать мне сказку, он смеялся, пожимал плечами и говорил, что совершенно не умеет рассказывать, знает всего пару историй, и обе уже не раз повторил. Тут он смотрел на мать, а она глядела на него в ответ, как это обычно у них бывало — будто они разговаривали без слов, а потом отец отвлекал меня чем-нибудь. Он учил меня вырезать узоры, сажать деревья и драться. Моему дяде это казалось несколько странным. Мой брат Шон — другое дело, но разве нам с Ниав понадобится умение бить руками и ногами, сражаться дубинкой или кинжалом? Так зачем же тратить на это время, ведь девочкам надо столькому научиться!
— Мои дочери не выйдут за пределы нашего леса, не умея защищаться! — отвечал отец дяде Лайаму. — Слугам нельзя доверять. Я не собираюсь растить из девочек воинов, но они смогут за себя постоять. И мне странно, что тебя это удивляет. Неужели, ты все забыл?
Я не спрашивала, что это значит. Мы все очень рано поняли, что неразумно в такие моменты встревать между отцом и Лайамом.
Я быстро все схватывала. Я ходила за матерью по деревням и училась зашивать раны, накладывать шины, лечить круп и крапивницу. Я наблюдала за отцом и начинала понимать, как сделать из куска дуба сову, оленя, или ежа. Я устраивала тренировочные бои с Шоном, когда удавалось его на это уговорить, и выучила множество приемов, из тех, что действуют даже когда противник выше и сильнее тебя. Мне иногда казалось, что у нас в Семиводье все выше меня. Отец отдал мне свой собственный кинжал и даже сделал оружие мне по руке. Для этого он на пару дней совершенно забросил занятия с Шоном. Но тот не обиделся. Ведь он был мальчиком, у него имелось собственное оружие. А что об этом подумала Ниав, было непонятно, как и всегда.
— Запомни, малышка, — серьезно сказал отец. — Этот кинжал может убить. Надеюсь, тебе никогда не понадобится использовать его ни для чего подобного, но если придется, бей быстро и без колебаний. Здесь в Семиводье ты почти не видела зла, и я надеюсь, тебе никогда не придется драться, чтобы защитить себя. Но однажды кинжал может спасти тебе жизнь, и ты должна следить, чтобы он оставался острым и блестящим, и тренироваться, чтобы беда не застала тебя врасплох.
Мне показалось, будто по его лицу пробежала тень, и взгляд его затуманился, как это порой бывало. Я тихо кивнула и убрала смертельное оружие в ножны.
Люди звали моего отца Ибудан, хотя по-настоящему он носил другое имя. Те, кто знал старинные сказания, сразу понимал, что Ибудан — это шутливое прозвище, и отец принимал его с должным чувством юмора. Ведь Ибудан из старинных сказаний — это крошечный человечек, мальчик-с-пальчик, который попал в беду, упав в миску с кашей, правда потом сумел оттуда выбраться и даже победил великана. Мой же отец был очень высоким и сильным мужчиной, а волосы у него горели, как осенние листья на полуденном солнце.
Он был бриттом, но люди об этом забыли. Получив новое имя, он сделался частью Семиводья, и его звали либо Ибуданом, либо Высоким Человеком.
Мне бы и самой хотелось стать повыше, но я так и осталась маленькой, худенькой, темноволосой… на таких девушек мужчины не смотрят дважды. Не то, чтобы меня это беспокоило. У меня было достаточно дел и без того, чтобы загадывать так далеко на будущее. А вот Ниав все провожали глазами, она была высокой, стройной — вся в отца. По плечам ее струились длинные, с рыжиной, волосы, тело было округлым как раз там, где нужно и, сама этого не осознавая, она двигалась так, что мужчины глаз не могли оторвать.
— С ней мы хлебнем неприятностей, — бормотала над своими кастрюлями и горшками наша кухарка, Жанис. Сама же Ниав была недовольна.
— Как будто недостаточно того, что я по крови наполовину англичанка, — сердито ворчала она, — так я еще и выгляжу, как они. Ты только посмотри! — Она теребила конец толстой косы, высвобождая густые, золотисто-рыжие пряди. — Ну, кто скажет, что я родом из Семиводья?! С такими волосами я скорее похожа на саксонку! И почему я не могу быть такой же изящной и тоненькой, как мама?
Она начала яростно расчесывать волосы, а я изучающе смотрела на нее. Для человека, настолько недовольного своей внешностью, она слишком много времени проводит, вы- думывая новые прически и без конца меняя ленты и платья.
—Тебе стыдно быть дочерью англичанина? — спросила я.
Она бросила на меня сердитый взгляд.
— Как это на тебя похоже, Лиадан! Всегда говоришь все без обиняков, да? Тебе-то хорошо, ты сама — просто мамина копия, ее правая рука, ни больше, ни меньше. Не удивительно, что отец тебя обожает. Тебе меня не понять.
Слова сестры не задели меня. Временами она вела себя резко, будто внутри у нее бурлило слишком много эмоций, и они искали хоть какого-то выхода. Сами по себе эти слова ничего не значили. Я ждала.
Ниав махала гребнем, как розгой.
— И Шон тоже, — продолжила она, сердито разглядывая себя в зеркале из полированной бронзы. — Слышала, как его назвал отец? Он сказал, что Шон — сын, о котором Лайам всегда мечтал. Как тебе это? Шон здесь на своем месте, он точно знает, что с ним будет. Наследник Семиводья, обожаемый сын сразу двух отцов, а как же! Он и выглядит соответственно! И всегда будет поступать правильно — женится на Эйслинг, осчастливит этим всех вокруг, станет вождем, возможно даже тем самым, которому суждено вернуть нам обратно наши острова. И дети его, несомненно, пойдут по его стопам, и так далее и тому подобное. Да хранит меня Бригид, это же все так нудно! Так предсказуемо!
— Ты сама не знаешь, что тебе нужно, — ответила я. — Ты уж реши, хочется тебе чувствовать себя здесь на своем месте, или нет. Кстати, мы с тобой обе — дочери Семиводья, независимо от того, нравится тебе это или нет. Уверена, Эамон с радостью женится на тебе, когда придет время, несмотря на твои золотые волосы. Я не слышала от него никаких возражений.
— Эамон? Ха! — Она подошла к центру комнаты, где сноп солнечного света золотым пятном разливался по полу, и начала медленно кружиться, так что белое платье и золотистые волосы облаком заструились вокруг нее. — Неужели тебе не хочется, чтобы случилось что-нибудь необыкновенное, что-нибудь новое и восхитительное, что унесло бы тебя, подобно большому приливу? Что-то, от чего твоя жизнь вспыхнула бы и запылала так ярко, что это увидели бы все вокруг? Что-то способное наполнить тебя огромной радостью, или жутким страхом, сметающее тебя с уютной утоптанной тропинки на великую, неизведанную дорогу, конец которой никому не известен? Неужели тебе никогда этого не хотелось, Лиадан? — Она все кружилась и кружилась, обнимая себя руками, будто иначе не могла сдержать свои чувства.
