СЛУГА ДЬЯВОЛА (Париж, Вальпургиева ночь, 1807 год)
СТАРИННЫЙ ОСОБНЯК на Рю де ла Морт в течение нескольких столетий служил образцом изящного стиля, но вкусы менялись, на смену аристократии пришла буржуазия, и в конце концов он оказался брошен на произвол судьбы. Когда славный девяносто второй год вихрем унес и аристократию, и ее слуг, этот дом с полуразрушенными стенами и кривыми полами, оставленный на поживу сырости и гнили, снова кое-кому понадобился, поскольку кривые переулочки самого захудалого района Парижа были весьма притягательны для заговорщиков и мятежников. Но звезда Революции померкла в тени амбиций Первого консула империи, и дом снова забросили.
Впрочем, забросили не совсем, поскольку время от времени в нем кто-то да бывал, и именно это привлекло к нему внимание человека, которому как раз такой дом и был необходим даже во времена Свободы, Равенства и Братства всего человечества.
Как и многие в новом правительстве, он благоразумно и заблаговременно перебежал на другую сторону еще до того, как гром грянул. Он был и солдатом, и дипломатом, и государственным мужем, и аристократом, и философом, причем на последнем поприще его писания принесли ему в Дни Славы некоторое количество денег и помогли выбраться из тюрьмы.
Многих удивляло, что такой человек понадобился империи. Но поговаривали, что императору Наполеону, уже поправшему железной своей пятой и Бога, и человека, остается обратиться только к дьяволу.
К дьяволу и его слуге, Донасьену Альфонсу Франсуа, графу (именовавшему себя маркизом) де Саду.
Имперская Франция отвернулась и от haut magie,[2] обожествлявшей королей и свято чтившей договоры с Древним народом, которые обеспечивали нерушимую связь аристократии с землей. Императору осталось лишь прибегнуть к помощи темных сил, магистром которых стал маркиз, всю жизнь утолявший свою ненасытную жажду лицезрением чужих страданий. Граф продемонстрировал императору результаты своих трудов, император оказал ему покровительство, однако предусмотрительно не стал расспрашивать маркиза о методах, которыми тот пользовался.
Хотя человек, заставивший Папу Римского преклонить пред собой колена, по идее не должен был бояться демонов…
В свободное время, когда империи не требовались его услуги, маркиз — недавно ставший по милости своего господина герцогом Шарантонским — занимался своими изысканиями и предавался утехам. Годы даровали ему мудрость — в 67 лет бывший маркиз де Сад осознал преимущества скрытности. Он купил через агента старый дом на Рю де ла Морт, и если порой из дома по ночам и слышались вопли, то такие звуки в этом районе не были чем-то из ряда вон выходящим. А те, кто вместе с де Садом предавались утехам и оставались после этого в живых, по понятным причинам держали язык за зубами.
Но эта ночь — особенная.
В десять вечера он выехал из своей официальной резиденции в черной лаковой карете с гербом, обычно перевозившей его по делам империи. Но эта карета доставила его лишь до правого берега, где поджидала другая, куда более незаметная повозка. Под теплым апрельским дождем де Сад пересел в новый экипаж. Им правил доверенный слуга, Гризайль, которому — единственному — было позволено прислуживать маркизу в доме на Рю де ла Морт.
Через час обшарпанный, невзрачный, тряский экипаж доставил его к цели. Гризайль не стал останавливаться перед дверью, а проехал прямо к конюшне за домом. Герцог предпочитал входить в дом через черный ход, чтобы не привлекать к себе внимание на улице. Еще в экипаже он переоделся, сменив строгий черный костюм и блестящую шляпу с загнутыми полями на потертый и грязный фланелевый плащ с капюшоном и нелепую фетровую красно-коричневую шляпу, надвинув ее низко на лоб. Теперь его высокий сан выдавали лишь руки — белые и пухлые, как пара трупных пауков, усыпанные драгоценностями, как блестящими тельцами насекомых. Разительный контраст холеным рукам составляли ногти — грязные и неровно обгрызенные, словно пораженные неведомой болезнью.
Избежав любопытных глаз, герцог прошел через конюшню в дом. Путь ему освещал полуприкрытый заслонкой фонарь, который нес Гризайль. Де Сад шлепал по глубоким лужам в неухоженном саду. Повсюду сквозь груды мусора пробивались сорняки, а из темноты за идущими следили горящие глаза одичавших кошек. Гризайль, шедший впереди, отворил незапертую дверь кухни.
В нос ударил затхлый запах сырости и запустения. Пустую и темную кухню слегка освещал лишь огонь в огромной железной плите. Кухню очень давно не использовали по прямому назначению. На столе стояла большая корзина с едой, но она не предназначалась для ужина. В эту апрельскую ночь герцог будет работать натощак.
Гризайль зажег от углей лучину и затеплил свечи в канделябре, который потом подал хозяину. Де Сад швырнул шляпу и плащ на пол, молча взял канделябр и пошел в глубину дома.
Этажом выше было так же темно и холодно, как на кухне и в галерее, поскольку, хотя де Сад и пользовался славой вольнодумца, он не был сибаритом и его страсти не имели ничего общего с удовольствиями. Сейчас же он проследовал дальше, в более обитаемые помещения.
На четвертом этаже старого дома тянулась анфилада комнат. Если открыть все их двери, то получался длинный зал, пригодный для танцев или карточной игры. Некогда полы здесь были покрыты паркетом из редкого дерева, но годы небрежения почти уничтожили его красоту. Что не уничтожили протечки, пожары и грубые тяжелые башмаки, было надежно запечатано Искусством Магии.
Герцог вошел в первую из череды комнат и зажег свечи в настольных канделябрах. Здесь не ощущалось смены дня и ночи — окна были забраны тяжелыми занавесями, а стекла закрашены черным, чтобы мир не мог видеть творившееся тут. Несколько курильниц были расставлены в комнате, в камине горел слабый огонек — и так каждый день в течение девяти месяцев в году. Самому де Саду было наплевать на комфорт, но его драгоценные книги и манускрипты не должны были пострадать от сырости. Резная конторка, несколько запертых шкафов с редкими и любопытными книгами да пара прочных столов — вот и вся обстановка комнаты. На одном из столов красовался перегонный куб в окружении прочих диковинных приборов для дистилляции жидкостей, а еще всякие коробочки и бутылочки, каждая из которых была собственноручно помечена де Садом.
Едва ощутимый на кухне горьковатый запах здесь висел почти осязаемой пеленой — мерзкий, сродни запаху разложения, но только еще более резкий и словно обжигающий. Из дальней комнаты донесся хриплый стон — ветер? животное? человек? Де Сад, не обратив на странный звук никакого внимания, подошел к камину, подбросил совком углей и начал быстро, нетерпеливо раздеваться.
