Время ярмарок было в самом разгаре. Горожане нервно толпились у прилавков на площади, запасаясь овощно-корнеплодным провиантом на зиму. Один из больших мешков выпал из подъехавшего с продуктами грузовика, и ярко оранжевая, лишь местами покрытая черной землей, морковь покатилась по мостовой. Никто из стоявших в очередях не бросился ее собирать. Бесплатная морковка могла стоить места в очереди, а значит, около часа, напрасно потраченного времени. Нерасторопный водитель, занятый сгрузкой других мешков, не сразу заметил потерю. Только после обращенных к нему оханий хозяйственных бабушек, морковь была собрана и поставлена в ряд с другими корнеплодами.
Уже подходя к своему дому, Вера Павловна поняла, что все-таки ошиблась с расчетами. Четыре килограмма картофеля, килограмм лука, килограмм свеклы и кочан капусты были смешным уловом для простоявших в очереди больше часа, дабы сэкономить, но для пожилой женщины и эта ноша была слишком тяжелой. Она поставила на землю две сумки - по одной в каждой руке - и отдышалась. Сердце громко пульсировало в шее, во рту был металлический привкус. Вера Павловна сделала глубокий вдох. Кислород растекся по артериям. Голова закружилась. Многоэтажки вокруг задергались, словно их показывали по неисправному телевизору.
Женщине было некого позвать на помощь. Она жила одна, изредка вздыхая над черно-белой фотографией восторженного студента географического факультета, который, окончив вуз, отправился покорять горные вершины совсем не тех стран, о которых мечтал. Он ушел и не вернулся, словно его и вовсе не было в ее жизни. Словно они никогда и не были вместе, никогда не смеялись, не грустили, не любили и не мечтали. Словно прекрасный сон.
Вера Павловна подняла сумки и пошла по направлению к своему дому. Ей еще надо было успеть приготовить свежий салат из овощей. Она возьмет его вместе с апельсинами, когда пойдет в больницу, чтобы навестить внучку своей доброй знакомой. Теперь они вдвоем должны помогать друг другу, потому что во всем мире больше нет никого, кого бы волновала их судьба.
I
- Как спалось?
Вопрос медсестры звучал беспощадной насмешкой. Спать в палате для тяжелобольных было невозможно даже после дозы успокоительного. Здесь кто-то постоянно скрипел зубами, стонал и вскрикивал во сне. Внешне спокойные днем, ночью пациенты теряли контроль над собой, будучи атакованными демонами боли, тоски и одиночества.
У окна лежала обгоревшая во время пожара девочка. Ее лицо скорее было похоже на отвратительные цветы из коллекции дез Эссента, чем на лицо ребенка. Она не плакала, не жаловалась и не подавала никаких признаков жизни. Зато над ней ежедневно рыдали ее родители.
Рядом лежала сорокалетняя женщина с обожженными ногами. Она говорила, что случайно опрокинула на себя кастрюльку с кипящей водой, когда готовила ужин. Ночью она кричала и непроизвольно поднимала руки, словно защищая лицо от ударов. К ней никто не приходил.
Напротив стояла еще одна кровать. Она была аккуратно застлана больничным белым покрывалом. Вчера под ним еще неподвижно лежала женщина с черными глазами. Сегодня - гладкая пустота, готовая принять очередного пациента.
- Как спалось?
Лика посмотрела прямо перед собой и встретилась взглядом с огромными очками в максимальное число диоптрий. Толстые линзы были вставлены в грубую ярко-оранжевую оправу и закрывали почти половину лица женщины.
- Тебя переводят в другую палату, - усмехнулась медсестра, словно эта новость доставила ей большое удовольствие.
Лика была явно не настроена на поддержание дружеской беседы. Она ничего не ответила женщине, отметив про себя, что другая палата - это лучше, чем другое медучреждение. В ожоговое отделение она попала явно по случайности. Она не знала, когда и почему начался пожар, но помнила, как мужчина в спецодежде нес ее на руках из пылающего дома. Очевидно, он был горд своим поступком, или, по крайней мере, он считал, что принял единственно верное решение. Но она не просила ее спасать.
Пожар нарушил все ее планы. Из-за него ей теперь придется оправдываться перед Верой Павловной, перед врачами и усмехающимися медсестрами. Придется принимать решения и нести за них ответственность. Придется быть наедине со своей памятью и со своим гложущим изнутри ледяным одиночеством.
Шрам на запястье левой руки заживал, от огня остался лишь небольшой след на виске - на нее упало что-то горящее сверху, когда она уже была на руках пожарного, - но было все равно невыносимо больно. Болело где-то внутри, в неопределенном месте, в самой сути ее самой. От этой боли хотелось кричать и задыхаться в рыданиях, хотелось оцарапать все тело, только бы хоть немного заглушить это ноющее чувство.
А главное, пожар никак не повредил квартиру. Он просто не успел до нее добраться. Усилия сверхисполнительного пожарного не имели в итоге никакого смысла. Зачем он потащил ее вниз через огонь, если безопаснее всего ей было остаться дома, где она могла бы отстраненно наблюдать за происходящим из окна, пока ее кровь из раны на руке капала на пол.
Лику обдавало раскаленным жаром от одной мысли, что надо будет вернуться домой, в бабушкину квартиру. В квартиру, полную воспоминаний, в квартиру, где хранятся бабушкины вещи, где еще слышится эхо ее мягкого голоса. В квартиру, где она просидела ночь у гроба вместе с Верой Павловной. В квартиру, куда пришли незнакомые люди, закрыли бабушку деревянной крышкой, обтянутой фиолетовой тканью, и унесли ее прочь. Навсегда.
Оставаться там было невозможно. Гораздо проще было отыскать блестящее лезвие и воспользоваться своим шансом. Один шанс на тысячу. Один-единственный шанс встретиться с ней опять. В итоге она ничего не теряла. Она никому ничего не была должна. В этом мире больше не было людей, которым ее смерть причинила бы боль.
И вот теперь она валяется на больничной койке, а запыхавшаяся Вера Павловна носит ей апельсины. И все из-за пожара. Из-за пьяницы, заснувшего с сигаретой в зубах, или из-за любопытного ребенка, добравшегося до спичек, или из-за многодетной мамаши, оставившей включенный утюг на брюках своего мужа. Кто-то из этих людей решил ее судьбу, незаметно для самих себя, ответив на гамлетовский вопрос.
Дверь опять открылась, и очкастая медсестра оказалась возле Ликиной кровати.
- Как дела, соня? - Лике вдруг страшно захотелось увидеть глаза этой женщины, надежно спрятанные за толстыми линзами. - В больнице совсем нет мест. Абсолютно нет. Главврач сказал, что тебя можно выписывать, можно передавать тебя коллегам, - у Лики перехватило дыхание. - Но потом мы вспомнили, что в твоей районной поликлинике работает отличный психотерапевт, тебе надо обязательно поговорить с ним, он умнейший специалист.
