— Ага, конечно, — и в пятьдесят раз больше проблем, — сквозь зубы процедил Ал.
А директор между тем соловьем разливался: сказал нам, что мы должны немерено радоваться редкой возможности с нею работать, потому что она такая вся из себя умная, ну прям гений, и что чем скорее мы прекратим распространять идиотские слухи, тем больше шансов будет у мисс Джексон привыкнуть к Центральной, а если он только краем уха услышит, что мы опять ей докучаем или сплетничаем на ее счет, то нам придется ох несладко, чего доброго, вообще из школы вылетим.
А затем лед в его голосе растаял, и он рассказал нам, как какой-то белый коп пристрелил ее папу — просто так, без всякого повода, прямо на ее глазах, а ей тогда пять лет было, и умер ее папа на коленях у маленькой Сисси, истекая кровью в сточную канаву. И еще — какая бедная у нее мама, и еще разные ужасные вещи из ее биографии, и уж если этого недостаточно, чтобы свести беднягу с ума — «вызвать проблемы», как деликатно выразился директор… ну, словом, к тому времени, как он закончил, я чувствовал себя распоследним гадом, а Копполино вышел из кабинета директора, прижался лбом к плитке — у нас стены всегда облицовывались плиткой по всей площади досягаемости, чтобы проще было граффити смывать, хотя мы в те времена и слова-то «граффити» не знали, — и разревелся как младенец.
Так что мы организовали кампанию «Помоги Сесилии Джексон».
И господи, Милти, как эта девчонка играла! На нее никогда нельзя было положиться, вот в чем беда; на этой неделе она вся вкладывалась в работу, вкалывала не покладая рук — голосовые упражнения, гимнастика, фехтование, в кафетерии Станиславского читала, спектакли шли «на ура»; на следующей неделе — вообще ничего. Нет, на сцене она вполне себе присутствовала, всеми своими восьмьюдесятью пятью фунтами, но просто механически проговаривала роль, как если бы мысли ее были далеко: техника — безупречная, эмоции — на нуле. Позже я слыхал, что в такие периоды она отказывалась отвечать на вопросы на уроках истории или географии, просто тушевалась и молчала, как в рот воды набрала. Но стоило ей сосредоточиться — и она выходила на сцену и подчиняла ее себе как полновластная хозяйка. В жизни не видывал подобного таланта. В пятнадцать-то лет! И — малявка малявкой. Ну, то есть — голос оставляет желать (хотя, наверное, с возрастом эта проблема исчезла бы), фигура — честное слово, Милт, помнишь старую шутку У. К. Филдза[6] про две аспиринки на гладильной доске? И — мелкая совсем, ни кожи, ни рожи, как говорится, но, господи, кому и знать, как не тебе и мне, что это все неважно, если умеешь себя подать. А эта — умела. Однажды она сыграла царицу Савскую в одноактной постановке перед живой аудиторией — ну, перед родителями и другими детишками, понятное дело, а перед кем бы еще? — и великолепно сыграла! Потом я ее еще в шекспировских пьесах видел. А однажды — подумать только! — она изображала львицу на уроке пантомимы. У нее было все, что нужно. Подлинная, абсолютная, чистая погруженность. А в придачу — умница каких мало; к тому времени они с Алом задружились — не разлей вода. Я как-то раз слышал, она ему объясняла (дело было в зеленой комнате, днем после постановки про царицу Савскую — она как раз грим снимала кольдкремом), как просчитывала в характере персонажа каждую черточку. А потом протянула ко мне руку, вроде как прицелилась, точно из пулемета, и объявила:
— А для вас, позвольте заметить, мистер Джим, главное — это верить!
Вот ведь забавная штука, Милт: она все ближе и ближе сходилась с Алом, а когда они и мне позволяли упасть им на хвост, я чувствовал себя польщенным. Ал ссужал ей эти свои бредовые книженции, и я краем уха то и дело слышал всякое-разное о ее жизни. У девочки была мать, такая вся из себя строгая, чопорная да набожная, прямо воплощенная респектабельность, — поневоле удивишься, что Сисси дышать смела, не спросившись разрешения. Ее мать даже волосы ей распрямить не позволяла — причем, заметь, пока еще не из идеологических соображений, а — нет, ты оцени! — потому что Сисси еще слишком мала! Думаю, мамаша ее была на порядок безумнее дочки. Ну да, я был мальчонкой несмышленым (а кто не был?) и всерьез думал, что негры — все без исключения — беспутный народ, расхаживают повсюду, щелкая пальцами, да на люстрах качаются, ну, знаешь, такого рода чушь — поют да пляшут. Но вот вам, пожалуйста: девочка-вундеркинд из семьи самых строгих правил: по вечерам из дома — ни ногой, никаких вечеринок и танцулек; карты — под запретом, косметика — тоже; она даже украшений и то не носила. Честное слово, думается, если она и спятила, так только оттого, что ее слишком часто Библией по голове били. Сдается мне, ее воображение должно было рано или поздно отыскать выход. Мать, кстати, за волосы бы ее из Центральной выволокла, если бы прознала про драмкружок; мы все дали слово держать язык за зубами. Театр, сами понимаете, это ж гнездо греха и порока, куда там танцам!
Знаешь, наверное, меня это шокировало. До глубины души. Ал происходил из семьи вроде как католической, а я — из вроде как еврейской. Но второй такой мамаши я в жизни не встречал. Ну, то есть она бы отлупила Сисси так, что мало не покажется, приди та однажды домой с золоченой брошкой на этой своей вечной белой блузке — помнишь, такую все девчонки носили. И уж разумеется, для мисс Джексон — никаких нижних юбочек из конского волоса! Мисс Джексон носила плиссированные юбки, коротковатые даже для нее, и прямые юбки, полинялые и словно бы скомканные. Поначалу я вроде как думал про себя: короткие юбки — это так дерзко, ну, типа, сексапильно; ага, как же — они ей просто-напросто по наследству достались, от сильно младшей двоюродной сестренки.
Она просто-напросто не могла себе позволить покупать новую одежду. Наверное, это из-за мамаши и этой истории с Библией я наконец-то перестал видеть в Сисси Призовую Идиотку Интеграции, которую нужно обхаживать, потому что директор так велел, а также и испуганного крольчонка, при том что она до сих пор, к слову сказать, разговаривала не иначе как шепотом — везде, кроме как в драмкружке. Думается, я вдруг увидел Сесилию Джексон такой, какая она есть; длилось это лишь несколько минут, не более, но я понял: она — совсем особенная. Так что однажды, повстречав их с Алом в коридоре по пути с одного урока на другой, я возьми да и скажи:
— Сисси, в один прекрасный день твое имя по всей стране прогремит. Я так лучшей актрисы в жизни не встречал и хочу сказать тебе: быть с тобой знакомым — великая честь.
И отвесил ей старомодный поклон, в лучших традициях Эррола Флинна.[7]
Сисси и Ал переглянулись — этак заговорщицки. Она склонила голову над книгами и хихикнула. Такая была миниатюрная — поневоле задумаешься, как она только таскает весь день напролет все эти учебники, ведь прямо-таки сгибается под их тяжестью!
