Интересно, что на нужды нового очага науки Колян исправно находил спонсоров и жертвователей, а для него это было важно: как мирской служащий барабанщик-звонарь состоял в монастыре на жаловании. А прижимистый игумен Хризостом платил копейки, более радея о хозяйственно-реставрационных нуждах. Тоже можно понять. Вот и приходилось парню в свободное от творчества время заниматься научной работой.
На задворках монастырской территории, Бог весть каким образом, при безбожной власти возник особняк, в котором проживала дружная семья то ли татар, то ли эвенов. Короче, потомки древнего кочевого коренного населения края, а может и не кочевого. Не могли их выдворить с церковной территории и после возрождения — прописаны были на жилплощади по всей форме. А у кочевников квартировал, тогда ещё молодой и малоизвестный, выдающийся ныне писатель нового поколения.
Писатель прозрачно намекал соратникам и почитателям таланта, что он установил духовный контакт с неким, захороненным в давние времена на монастырском кладбище, Праведным Старцем.
Впрочем, тут ясности нет, но Писатель утверждал, что информацию для своих романов-открытий он получает у самого Праведника.
Хорошо знакомый берег 2
На берегу могучей Сибирской Реки, к берегам которой вплотную подступала древняя тайга, стоял великий хан Тогизбей. Взор его устремлен был на тучу, нависшую над Могучим Утёсом. Тогизбей велел своим людям возвращаться в становище. Он всегда чувствовал момент, когда туча готовилась выкинуть один из своих номеров. Свите незачем было присутствовать при этом чуде, посланном духами, чтобы уважить его ханское достоинство.
Сложно жилось Тогизбею. Никто, кроме него, не знал, что прямо на территории охотничьих угодий племени находились эти невиданные сооружения, называвшиеся «буровые». А среди людей, прилетавших на вертолетах, были и его, Тогизбея, соплеменники, с которыми он сам, оставаясь Великим ханом, «работал вахтовым методом» и после вахты летел в Город, где жил и отдыхал до следующего заезда в странном деревянном доме(не в чуме) на территории какого-то святилища чужой веры под названием «монастырь». В доме он жил вместе со своими сородичами, а всем на территории монастыря распоряжались могущественные шаманы, которых здесь называли монахами, во главе с Игуменом Хризостомом — главным шаманом этого святилища-монастыря.
И вот он, глава племени, хан, лишний раз робел пройти по монастырскому двору, чтобы не столкнутся с монахами или, не дайте Духи Рода, с самим Хризостомом. А священники его как-то и не замечали, что, с одной стороны, радовало, но и наносило урон Ханскому самолюбию.
Единственным, кто знал и замечал Тогизбея, был странный человек по имени Иван, который приходил в большой дом на территории монастыря, чтобы заниматься нелепой и бессмысленной работой. Целый день стучал по большой чёрной деревянной колоде с узкими чёрными и белыми плашками на одном конце, извлекая из неё то ужасные, то ласкающие слух звуки.
Они здоровались, как старые знакомые, на бегу, особо не обращая друг на друга внимания. Впрочем, в становище рода Иван вёл себя прилично и выказывал властителю должное почтение. Да вот только в таёжном селении никто, кроме Тогизбея, не замечал этого странного чужеземца.
***
Умный и хитрый шаман Племени Турухан давно заподозрил неладное. В пасмурную погоду Повелитель Тогизбей всегда норовил остаться один на берегу Могучей Реки, а шаман в это время ловил ноздрями странный удушливый запах, и непонятное слово «нефть» звучало в его натруженном мозгу.
Ещё казалось Турухану, что Хан смотрит на кого-то невидимого остальным и даже, вроде, общается с этим невидимкой, не очень внимательно, скорее, между делом, но общается. А как тут быть шаману — духовному вождю Племени?
Турухан часто, тайно принеся в жертву Духам пару зайцев или диких голубей, тайком пробирался на берег и взывал к Невидимым, чтобы открыли ему глаза и дали узреть, ведомое хану. Но, Невидимые молчали и не торопились помочь любопытному шаману.
В особняке «Монастырских татар»
Известный Писатель затеплил лампаду в красном углу перед бронзовой массивной плитой, в былые времена венчавшей могилу Праведного Старца. Икон он в своём жилище не держал: с одной стороны — не разбирался он в Ликах и не испытывал внутренней потребности, с другой — из уважения к хозяевам дома. Правда, какой они веры Писатель так и не понял. А вот к возжиганию лампадок, живя на территории монастыря, он пристрастился, подсел на это действо. И запах ладана ему был приятен. Благо, прямо во дворе в церковной лавке можно было приобрести и уголь для домашней кадильницы, и ладан, и елей, чтобы заправить лампадку. Ещё Писатель считал, что тонкие ароматы способствуют пробуждению вдохновения, ну, а если повезёт, может и со Старцем сеанс связи получится.
Одним словом сиди и жди вдохновения — хорошо-то как! Да не ко времени раздался стук в окошко почти на уровне земли. Бывшие кочевники сдавали Писателю жильё в полуподвальном этаже. Верх был густо заселен членами их большой семьи. Ну, так вот, раздался стук, и следом в дверь просунулась улыбающаяся физиономия звонаря Коляна.
— Бог в помощь! Здрав буди, летописец ты наш!
— И тебе не болеть, звонила!
— А вот, чтобы не болеть, есть у меня средство чистое, как Слёза Господня. Шурик-певчий гнал двойной перегонкой, а я на кедровых орешках настоял да на травках собственного сбора. Ты же знаешь, за скудостью дохода церковного, для поддержания бренного тела и души каждый год промышляю боем ореха да сбором трав. А то как концы с концами сводить?
Надо сказать, писатель никогда не возражал против приёма лишней стопочки: кровь веселит, армейское и геологическое прошлое вспоминается, да и вдохновение опять же…
— Что ж ты так живёшь в Святом месте, как басурман — лоб в избе не на что перекрестить?— весело потирая руки, изрёк Колян. — Ишь, лампадку к бирке от могилы приспособил!
— И что с того? Бирка-то с могилы Праведника, выглядит солидно и благообразно. Он не в обиде, а иной раз и вразумляет меня в трудах,— радостно ответил Писатель, протирая стаканы и выкладывая на стол домашнюю колбасу. Во, хозяева угостили, от родни привезли. Как и положено в их породе. Из конины. Раньше-то из оленины делали кочевники, а теперь и коняга за милую душу.
— Ну, давай, грамотей, по единой. Во здравие тела и души и во Славу Божию!
— А ты, церковная мышь, молиться перед трапезой и возлиянием не будешь?
— Да ладно ты, фарисей и книжник! Я молитву внутреннюю творю ежечасно. Вздрогнем!
