Джонни покачал головой, удивляясь ненормальности иностранцев. Говорят ненормально, зовутся не по-людски и даже пахнут не как нормальные люди… это как же пахнуть надо, чтоб не только разбудить старину Бастера, но и напугать его до потери совести!
Мальчик осторожно потянул носом, пытаясь ощутить запах Белы Ковача, — но ничего особенного не почувствовал. Ну, у собак-то нюх, конечно, куда лучше, чем у людей. Особенно у старины Бастера.
Бела Ковач заметил, как Джонни покрутил головой, и спросил, словно защищаясь:
— Я ведь хорошо говорю по-английски, правда?
Джонни хотел было подразнить его немного, но затем честно признал:
— Ага, да. По правде хорошо.
— Мы уже почти год живем в Америке. Мы жили в Нью-Йорке. И еще папа учил меня английскому до того, как мы приехали — меня и маму.
Джонни успел уже как следует заинтересоваться первым в его жизни иностранцем.
— То есть твой отец англичанин?
— Нет, венгр. Сначала ему пришлось самому учиться. Долго. Но он сказал, что нам придется уехать, и лучше Америки нам места не найти. Мы привезли с собой несколько картин, и папа их продал, чтобы купить ферму.
— Он у тебя что, картины рисует?
— Это дедушка. Он в Венгрии считался знаменитым художником.
— А как это — что вам пришлось уехать?
— Мы… ну, просто пришлось. Надо было уехать в другую страну. Так сказал папа. — Бела Ковач оглядел синее небо, дрожащий над пригорками горячий воздух, рощицы, зелёными подушками разбросанные вокруг, пыльную дорогу, которая, петляя среди холмов, вела в Гаррисвилль в тридцати милях на восток отсюда. — Хорошо, что мы сюда переехали. Нью-Йорк мне не понравился. И в Венгрии мы тоже жили на ферме.
Малиновки, перелетая с ветки на ветку, спустились совсем низко и наконец спорхнули на лужайку, где тут же принялись искать в траве букашек.
Одна из них подскакала совсем близко к Беле Ковачу, который по-прежнему сидел, подобрав ноги: в позе одновременно спокойной — и странно напоминающей о сжатой стальной пружине.
Вдруг малиновка замерла, склонила головку и уставилась на мальчика ярким глазом-бусинкой. Потом она тревожно свистнула, и обе птички что есть духу помчались прочь.
Джонни смотрел на всё это широко раскрытыми глазами.
— А мне птицы всякие нравятся, — задумчиво и немного грустно сказал Бела Ковач. — Я бы их не тронул. Я бы хотел, чтобы и я им нравился. Чтобы вообще животные нас не боя… чтобы мы им нравились.
Первый иностранец Джонни Стивенса становился всё занятнее и занятнее. И похоже, его запах был тут ни при чём.
Потому что птицы запаха почти не чувствуют.
Тут Джонни заметил кое-что еще. Бела Ковач всё ещё смотрел вслед улетевшим птицам, и Джонни понял наконец, что в лице Белы казалось ему странным с самого начала.
— Ну и чудны́е у тебя брови, — сказал он. — Густые и посередке срослись. Прямо так через весь лоб растут.
Бела не повернулся к нему — казалось, замечание Джонни вернуло всё его стеснение. Он опустил голову и поднял к щеке тонкую руку, словно пытался загородить свои брови от Джонни.
Джонни уже жалел, что не промолчал.
— Да ладно тебе, — сказал он. — Смотри — вот у меня так полпальца нет! — И он продемонстрировал Беле палец, первая фаланга которого два года назад угодила в колодезное колесо.
Бела Ковач взглянул на гладкий розовый конец культяшки, и края его чудны́х бровей приподнялись.
— Мы просто разные, — сказал Джонни. И вдруг осознал, что пытается утешить паренька, хотя раньше дразнил его. И опять подивился — что не так с этим Белой Ковачем? Почему он так странно себя ведет? Почти виновато — будто он чего-то стыдится и опасается, что кто-нибудь обнаружит это «что-то».
Бела сидел все в той же позе, но казался как-то меньше, точно съёжился. И всё ещё прикрывал лицо рукой.
— Мы просто разные, — повторил Джонни. — Папа всё время мне говорит, что все люди разные… и что это ничего не значит. Он мне говорит — неважно, откуда человек, неважно, как он странно выглядит, и вообще. Так что мне всё равно, что ты иностранец. И мне жаль, что Бастер так себя вёл.
Бела Ковач глухо сказал:
— Но я совсем другой.
— Не-а.
— Да. — Бела опять посмотрел на палец Джонни. — Я родился другим.
— Не-а, — снова повторил Джонни, потому что не знал, что еще сказать. Черт, он же видел, что Бела и в самом деле другой — это любой бы увидел. И у него прямо всё чесалось внутри от любопытства.
Наконец он неловко предложил:
— Пошли пошатаемся?
— Пошатаемся?..
— Ну, погуляем. — Джонни встал и засунул нож в ножны на поясе. — Пошли, Бела. Тут много классных мест, где можно играть, — я тебе все их покажу. И дерево с дуплом, и индейский форт, и…
— Настоящий индейский форт? — глаза Белы широко раскрылись.
— Не. Мы его сами из камней построили. А ещё есть пещеры в холмах… там их целые мили! Входишь в такусенькую щёлочку, прямо не скажешь, что там что-то есть, а стены там как вот флаг на ветру, — он махнул в сторону шеста перед домом, — все в складках, волнами — розовые, зеленые, голубые; и тайные проходы, и стулоктиты, и столомиты, и колодцы, где и дна не видать, сколько ни свети…
— Здорово, — проговорил Бела. — И ты меня туда отведёшь, Джонни?
— Ага, ясное дело. Пошли — только фонарик захвачу, — Джонни направился по лужайке к дому.
Бела грациозно вскочил на ноги — стальная пружина распрямилась, — и пошел следом за Джонни. Вдруг он остановился и посмотрел на высокое летнее солнце.
— Сколько времени? — спросил он.
— О… часа три, наверно.
— А далеко до пещер?
— Мили две-три.
Бела опустил взгляд на траву под ногами.
— Я должен быть дома к семи.
— Запросто. Ну, пошли, — Джонни опять повернулся к дому.
Бела последовал за ним.
— Джонни…
— Ну?
— Мне по правде обязательно нужно вернуться до семи.
— Зачем?
— Я… мне просто надо. И родители станут очень сердиться. Мы ведь не заблудимся и не уйдем слишком далеко, правда?
— Тьфу, да нет же! Я пещеры лучше всех знаю, — Джонни искоса взглянул на Белу. — А что, твои тебя не пускают гулять, если поздно? Мои меня отпускают.
— А я… я не всегда не могу поздно гулять. Только в некоторые дни.
— Почему?
— Я не могу рассказать. Но я обязательно должен прийти домой до семи.
Джонни был окончательно заинтригован. Вот новая странность!
— Не бойся. Всё будет в порядке.
Они подошли к дому.
— Подожди тут, — велел Джонни.
Он поднялся в дом, прошел в кухню — мама уже готовила ужин, потому что должны были приехать на бридж Янги, а для гостей на ужин всегда готовили что-нибудь особенное.
