«Его скоро убьют», — написала бы Шайль в свой блокнот, но… кажется, это дело не стоит бумаги.
— Вы арендовали помещение, верно понимаю?
— Да. Тридцать рублей в неделю — весьма скромная цена, как для выставки подобного масштаба…
«Тридцать рублей, мать его иметь», — сказала бы Шайль, но служебный этикет не позволит. Пока что.
— Извините, а почему здесь никого нет? Я так понимаю, ваша… галерея… уже открыта?
— Думаю, местным нужно время, — улыбается Кенни улыбкой самого уверенного человека в мире.
Но он ведь бромпир. Это не должно делать его придурком, верно?
— Время на что? — осторожно спрашивает детектив.
— На осознание того, что я пытаюсь сделать для города, — терпеливо объясняет Кенни, словно Шайль — самый тупой ребенок в мире. — Искусство, детектив, несет просвещение для душ. Как людей, так и зверолюдей.
— Волколюдов. Мы называемся волколюдами. Остальные зверолюды не выходят из нашего мира.
— Кстати, очень жаль. Я бы хотел познакомиться… вы, кстати, волколюдка.
— Волколюд, — скрежещет клыками Шайль. — Без «ка».
— Простите, — улыбается Кенни. — Скажите, можно ли как-то попасть в ваш мир?
«Тебе жить надоело?» — вот, что можно прочитать в глазах Шайль. Ведь ее родной мир не просто смертельно опасен: гостей там поедают до последнего кусочка и капельки. Законы Всемирья не помогут. Даже если усмирить всех зверолюдов, природная фауна и флора все равно сожрет постороннего. С наслаждением. Может, медленно; может, быстро. Неважно. Выжить сможет только тот, кто сам является зверем. В очень определенном смысле слова.
— Да, можно, — отвечает Шайль, пытаясь сохранять остатки спокойствия. — Для этого вы должны завести в мире зверолюдов родственника. То есть, жениться на представителе расы. После этого пройти боевую подготовку военного стандарта и подписать несколько бумаг. Если все сойдется, на Вратах вас пропустят.
— Что ж, подписать будет несложно, осталось жениться. Видите ли, фехтую я и без военной подготовки чудесно, — Кенни, кажется, улыбается.
Шайль не видит. В глазах ее темнеет. Темнеет от неистового желания содрогнуться всем телом, выражая высшее презрение к идиотскому, невыносимо тупому, дебильному бромпиру.
— Прошу прощения, мне нужно подышать свежим воздухом, — сдавленно отвечает Шайль.
— Я пройдусь с вами. У нас выходит весьма любопытная беседа, — Кенни, встрепенувшись, собирается засеменить следом, но его останавливает ладонь, упертая в грудь.
— Я сама. Подышу.
Шайль выскакивает из здания галереи, захлопывает за собой дверь и для надежности подпирает ее спиной. Достает сигареты. Время подумать над смыслом жизни. Какого хера девушка тут забыла?
Проклятье, зажигалка окончательно заглохла.
— Извините, у вас есть чем подкурить? Нет-нет, не выходите, пожалуйста, просто дайте зажигалку! Я покурю и вернемся к разговору… Да, да, пожалуйста, я хочу побыть одна. Спасибо. Скоро буду.
Дым тянется к небу. А мысли — к дому.
Глава 6: День 2-3
Остаток дня пролетел незаметно. Шайль постаралась сбежать от внимания Кенни, пожертвовав напарником. Бобби внимал каждому слову и не переставал записывать.
Детектив изучила то, что могла изучить. С самым спокойным лицом во Всемирье сообщила, что набрала достаточно зацепок и можно уходить. Бобби удивился, но подыграл. В участке Шайль вызверилась. Зойд ее успокоил. Ненадолго. Рабочее время подошло к концу, а успокаивать подчиненных — совсем не тянет на оплачиваемые сверхурочные.
В итоге… что в итоге? Фуникулер медленно дрожит, проплывая над улицами Освобождения. В небе горит солнце, неподалеку от него висит тусклая луна. Лишь один вдох нужен для того, чтобы все поменялось: с тихим щелчком солнце гаснет, оставляя луну освещать город. Если бы у вагона был прозрачный пол, Шайль могла бы разглядеть далеко внизу уличные фонари, загоревшиеся по беззвучной команде.
— Удумал, придурок, — бормочет детектив, щелкая окурком в окно и обхватывая себя руками. — В наш мир попасть захотел. Как будто Общего ему мало, кровосос недобитый…
Бромпиры заселили Общий мир после того, как проиграли в войне собственный. И это очень увлекательная, важная история, на рассказ которой нет времени — к Шайль подошел мужчина. Его лицо покрыто морщинами словно боевыми шрамами. Седые пряди запущенной прически лежат на потной коже, прилипая к вискам и ко лбу. В своей черной подранной робе он похож на сумасшедшего бездомного, даром, что под подбородком проходит белоснежный воротничок, а глаза сияют проницательностью трезвенника.
— Доброй ночи, — тихо здоровается мужчина и садится рядом с Шайль.
От него пахнет дешевой туалетной водой. Запах резкий, неприятный.
Девушка проигнорировала приветствие. Оно показалось ей неуместным. Как минимум потому, что никаких предпосылок для разговора не было. Впрочем, мужчина думал иначе.
— Меня зовут Жан Яснословный.
Шайль не стала озвучивать свое мнение по поводу этого имени. Молча смотрела в окно, делая вид, что мужчины не существует. Тот не смущался:
— У вас повседневная одежда. Но если учесть, что под курткой видна кобура, я могу считать вас правоохранителем?
— Кто-то убит? — спрашивает Шайль, не поворачивая головы. — Или украдено что-то, что оценивается свыше двухсот рублей? Если нет, то не трать мое время.
— Верите ли вы в Бога?
Детектив почти прыснула, и все же дала ответ:
— Не больше, чем в удачу. На этом разговор можно закончить.
— А что у вас с удачей?
— Если бы удача существовала, вас бы здесь не было.
Назойливый Жан отпрянул от взгляда в упор, которым Шайль его наградила. Поправил воротник робы, моргнул — и стоило глазам открыться, как вернулось былое спокойствие:
— Я выхожу на следующей остановке. Разговор не займет много времени.
Шайль знала, что остановка скоро. Поэтому перешла в наступление.
— Сегодня утром я выпила чашку кофе. Это кофе бренда «La réussite». Как думаете, что в моем доме делает французская марка?
— Не имею ни малейшего понятия, — невозмутимо отвечает Жан. — Позвольте спросить…
— Так вот, я-то знаю, почему пью именно французский кофе. Французский… звучит гордо, да? Пусть даже от всех людских «стран» ничего уже не осталось. Все перемешалось как рыбьи потроха в супе, который так любят в Освобождении. Логично, мы ведь между двумя океанами, вокруг много рыбы, — Шайль вдыхает слишком быстро, чтобы Жан успел вставить хоть слово. — И все же, «французский» — звучит гордо. По-особенному. Забавно, французы единственные люди, которые пытаются не забыть свое великое прошлое. Они так поглощены воспоминаниями, что забывают про настоящее. Любой продукт, который производят, является низкосортным дерьмом, не стоящим почти ничего. Поэтому я покупаю французский кофе. Он дешевый и достаточно мерзкий, чтобы мне не хотелось пить эту дрянь чаще двух раз в день. Я даже окурки и пепел бросаю в эту бурду, вкус совершенно не меняется.
Шайль заканчивает речь, внимательно следя за реакцией собеседника. Жан вновь поправляет воротник.
— Вы все это рассказали потому, что у меня французское имя?
— Нет, — снисходительная улыбка прикрывает крупицу лжи. — «La réussite». Это переводится как «удача». А вы спросили меня про нее. Верно?
— То есть, вы пьете кофе, приносящий удачу?
— Вовсе нет. Я пью дерьмовый кофе, который назван французским словом. Бессмысленным словом.
— Не очень-то любите Францию, да? Тогда откуда такие познания? — Жан теряет уверенный вид с каждой новой репликой.
Но Шайль добивается лишь одного: спровоцировать собеседника на обсуждение несуществующей торговой марки.
— Думаю, это не так важно. Важно другое! — Шайль поднимает палец, привлекая внимание Жана. — Французы любят подчеркивать значимость своей нации. Но знаете ли вы, что это ограничивается лишь наименованием некоторых кварталов в людских городах? Например, что в Величии, что в Неуемности, есть так называемые «франции».
