Я опустился в странное кресло с сильно наклоненной назад деревянной спинкой, положил руки на подлокотники и вытянул ноги.
Старик зажег свечи, потом сел в кресло напротив меня и уставился мне в глаза:
— Ты выгорел… Весь…
Я молча кивнул.
— Но выгорел очень давно, а от тебя пахнет свежей кровью. Почему?
Я по своему обыкновению пожал плечами… и услышал приказ:
— Раз пришел — рассказывай!
— Забрал жизни кровников…
— И теперь ты хочешь уйти?
— Да…
Жрец замолчал. Надолго. И я, решившись, задал вопрос, который мучил меня все эти годы:
— Я слышал, что Двуликий может даровать Посмертие. Тому, кто уйдет раньше, чем предписано. И воссоединить его с теми, кого он любил… Это так?
— Так… Но за это придется заплатить! Тебя это не пугает?
Я оскалился:
— Нет!
— Плата может оказаться слишком высокой…
— Я хочу воссоединиться со своей семьей. И ради этого сделаю ВСЕ…
Глава 10. Баронесса Мэйнария д'Атерн
Седьмой день четвертой десятины второго лиственя.
…Рука, прикоснувшаяся к плечу, была огромной и шершавой. Я мурлыкнула, потянулась и, не открывая глаз, стянула одеяло к пояснице. Чтобы подставить спину под редкую, но такую любимую ласку. А папа взял и убрал руку! А когда я возмущенно засопела, рыкнул:
— Пора вставать!
Я расстроенно вздохнула, открыла глаза, непонимающе уставилась на невесть откуда взявшуюся в моей комнате лучину и вспомнила, что отец — в Авероне, а я…
— Ой!!!
Одеяло мигом оказалось на голове и… открыло взору Бездушного мои голые ноги!
Я почувствовала, что вот-вот сгорю со стыда, попыталась их укрыть и… услышала спокойный голос Бездушного:
— Пора ехать… Вставайте… Не смотрю…
… Не смотрел. Действительно: стоял у окна, пялился наружу и с хрустом чесал щетину на подбородке.
Я тихонечко соскользнула с кровати, поморщилась от боли в стопе, покосилась на неподъемный сундук, все еще придвинутый к входной двери, и… не поверила своим глазам: на нем лежало пусть простенькое, но платье!
В это время ожил Бездушный. И, не поворачиваясь, негромко пробормотал:
— Там — вода… Помойтесь…
…Кроме бака с исходящей паром водой, в комнате откуда-то появилась на редкость топорно сделанная шайка, банка с мыльным раствором, деревянный гребень, рушник и… потрепанные женские сапожки, вышедшие из моды эдак лиственей пятьдесят тому назад.
Окинув взглядом все это «великолепие», я повернулась, было, к Крону, чтобы попросить его хоть на десять минут выйти из комнаты, чтобы дать мне возможность привести себя в порядок… и увидела, что его десница нежно оглаживает зарубки на Посохе Тьмы! У меня тут же перехватило дух — я вспомнила, о чем нам твердил брат Димитрий:
«Никогда не показывайте Бездушным свои слабости. Ибо они ими обязательно воспользуются…»
«Не покажу…» — пообещала себе я, покосилась на стоящего ко мне спиной мужчину и вытащила из-под кровати ночную вазу…
… Натянув на ногу правый сапог, я встала… и снова уселась на кровать: он был велик. И разбит. Настолько, что под подушечкой большого пальца, вдоль ребра стопы и под пяткой чувствовались сапожные гвоздики.
— Мал? — односложно спросил Бездушный.
— Велик. И колет… — стараясь не смотреть ему в глаза, буркнула я.
Кром пожал плечами и… встал передо мной на колени! Потом аккуратно стянул с моей ноги сапог и засунул туда руку…
Несколько мгновений ожидания — и в его глазах мелькнуло удовлетворение:
— Нормально…
«Нормально?!» — мысленно возмутилась я. И… застыла: Кром вытащил из ножен кинжал и потянулся ко мне!!!
Я зажмурилась, сжала кулаки и изо всех сил напрягла мышцы живота. А потом услышала хруст ткани и… приоткрыла один глаз.
Оказалось, что Бездушный вымещал свою злость на брошенной мужской рубахе!
Выместил. Потом снова опустился на колени, вцепился в мою ногу и… принялся наматывать на нее кусок полотна!
«Дура… — облегченно подумала я. — Зачем ему тебя убивать, если ты — ключ к душам графа Грасса и его вассалов?»
Тем временем Кром расправил получившийся чулок и аккуратно натянул на него сапог. Потом поднял голову и вопросительно посмотрел на меня.
Я не сразу, но догадалась, что ему от меня нужно. И встала.
Сапог сел, как влитой — не болтался, не жал и не колол.
— Хорошо… — честно призналась я.
Бездушный кивнул и жестом приказал мне сесть…
Села. Дождалась, пока он замотает мне левую ногу, и снова встала. Прислушалась к своим ощущениям. Потом сделала шаг пораненной ногой и… чуть не сказала Крому спасибо! Хорошо, что вспомнила слова брата Димитрия:
«Слуги Двуликого — суть воплощенное Зло. Поэтому то, что радует нас, заставляет их страдать и наоборот. Вы улыбаетесь — они злятся. Вы смеетесь — они скрипят зубами от бешенства. Вы любите — они ненавидят! Вы расстроены — им хорошо. Вы корчитесь от боли — они радуются. Вы вне себя от ужаса — они счастливы! Кстати, не вздумайте мерить их по себе. Ибо даже это — шаг к Неверию…»
Удержалась. И кивнула. Так, как делал он:
«Хорошо…»
Это его устроило:
— Тогда идем. Завтракать…
…В черном зале не оказалось ни посетителей, ни слуг. Только хозяин «Разбитого бочонка», который, зажав между коленей лавку, приколачивал к ней отломанную кем-то ножку.
Увидев нас, он отложил в сторону молоток, достал изо рта гвозди и, стараясь не пялиться на шрам Меченого, поинтересовался, будем ли мы есть.
Кром кивнул, прошел к самому дальнему столу и сел спиной к стене. Прислонив Посох Тьмы к столешнице и поудобнее передвинув чекан.
«Как всегда, готов к чему угодно…» — угрюмо подумала я, дохромала до лавки напротив и опустилась на самый ее краешек. Потом с тоской покосилась на пустые столы, представила, как зову на помощь и… мысленно обозвала себя дурой: не далее, как вчера днем Бездушный походя забрал души брата Димитрия и двух мечников. А вечером вырезал на посохе всего одну новую зарубку! Значит, счел всех троих за одного противника!
«Три души я ему уже подарила. Может, хватит?»
Тем временем за моей спиной раздалось шарканье постолов. Я заставила себя отвлечься от грустных мыслей и уставилась на семенящего к нам хозяина.
— Каша… Сыр… Хлеб… — пробормотал он, и поставил на стол одну (!) тарелку с кукурузной кашей и досочку с сыром и хлебом.
Потом метнулся к своей стойке и вернулся с кувшином и двумя безобразными глиняными кружками:
— Медовуха…
Меченый кивнул, достал нож, небрежно покромсал сыр и… побросал его прямо в кашу. А потом пальцем (!) затолкал каждый кусок как можно глубже!
