Подгайный был похож на светло-зеленый округлый куст, с вкраплениями оранжевого и перламутрового.
Красно-белый я потянулся к нему, обвил, чувствуя легкое, но сдерживаемое сопротивление, мгновение — и мы вместе выстрелили в направлении морга.
Сквозь забор.
Вдох-выдох. Вдох-выдох. Подгайный держался, струил жилки, отдавая мне часть своей силы.
Там, в реальности, он сгорбился и выкатил вперед плечи.
Двадцать, двадцать пять шагов, плюс десять-пятнадцать внутри морга. Почти предельная моя дальность.
Мелькнули лопухи. Прорезались серые жилки замерших на углу полицейских. У фельдфебеля — со слабым бордо.
Бойницы окон.
— Господин обер-полицмейстер, — попросил я Сагадеева, — предложите им сдаться. Мне нужно, чтобы они отвлеклись.
— Это можно.
Сагадеев подобрался.
Его голос зазвенел, но я почти сразу перестал его слышать, отодвинул на периферию, фиксируя только отдельные слова. Мы… не гарантируем… лучше…
Дверь!
Мой план был прост. Подчинить своей крови всякого, кто встретится на пути. Если получится, вывести «козырных» из морга и уронить уродов в лопухи. В крайнем случае, обездвижить в помещении.
В совсем крайнем случае, если достать всех не получится, поймать хотя бы одного.
В моем распоряжении было минуты три-четыре, Подгайный больше не вытянет, не тренирован на тандем.
Я — кровью — замер у косяка. Где-то тут памятный, в простыне…
Он здесь и был. Задвинутый пулей, разорвавшей плечо, чуть глубже. Как и думалось, труп. То есть, изначально труп.
Его выставили нарочно.
Жилки остаточные, не жилки уже, а, скорее, паутина, серая, низшая кровь, дня два со смерти. Крупный, со вздувшимся животом мертвец.
Не поленились, дотащили вот, стреляйте, господа.
Вдох-выдох. Подгайный потемнел лицом. Предлагаю… без оружия…
А это уже Сагадеев.
Вниз. Над коротким каменным пролетом в три ступеньки.
Серая стена. Свет из окон. Опрокинутый стол. По полу рассыпаны бумаги какой-то учетной книги.
Первый из «козырных» (мимоходом я подивился прозорливости Сагадеева) сидит в простенке со вздернутым к плечу револьвером. Блондин с богемным, утонченным лицом. На щеке — крупный порез от стекла. Уже запекшийся.
Пиджак, синяя косоворотка, штаны, заправленные в короткие сапожки.
Я мягкими жилками нависаю над ним, где-то сзади и рядом тяжело клонится еще больше вперед Подгайный.
Вдох-выдох.
Вспыхивает стрельба. Блондин не глядя просовывает руку с револьвером, рука дергается дважды.
Сбоку от него, оседлав стул, спокойно смотрит во второе окно смуглый, цыганистого вида «козырь» в цветастой жилетке, в рубашке с выточкой по вороту. Блестит золотыми зубами, приоткрывая рот.
Жалко, кровью не расслышать, что он говорит.
Видимо, комментирует ситуацию. Или советует целиться лучше. И его совсем не волнует полицейская осада.
Из сапога у него торчит плетка, пальцы — в дешевых перстнях.
Больше в помещении никого нет. Широкие двери, ведущие в саму покойницкую и больничный коридор, приоткрыты. За ними — полоса темноты.
Но мне пока туда, в темноту, и не надо.
Я скручиваю жилки в петельки и крючки. Светло-зеленые. Красно-белые. Намечаю точки захвата: сердце-плечи-бедра.
Сейчас вы у меня, родные, один за одним, даже не соображая, что делаете, пойдете на голос Сагадеева.
«Спираль Эрома» почти упирается блондину в грудь.
Я раскручиваю ее-себя, сначала медленно, затем быстрее, едва касаясь, настраиваясь. Чтобы наверняка. Ну-ка!
Бом-м-м!
«Спираль» от удара о чужие жилки неожиданно сминается, будто бумага в кулаке, ее разрывает на лепестки, раскидывает, размалывает о стены и потолок.
Бом-м-м!
Где низ, где верх? Я тяжело помотал головой. Это что? Это как? Это с чего вдруг низший…
Коротко вздрогнул Подгайный.
Я ухватился за его предплечье. Сжал. И одновременно принялся вязать-сшивать жилки в морге по новой. Очень интересно. Очень. Сдохнуть можно…
Вдох-выдох.
Блондин, даже не почувствовав, что его только что атаковали, смеется чему-то, что с ленцой рассказывает цыган.
Вот он откидывает волосы со лба…
Я вижу красный след от пальца, такой же, каким я только что метил надзирателя. И все же другой — вокруг него наверчено старых слов крови, колючих, искристых, опасных.
Мне с такой защитой не справиться.
Было бы время, стер бы я эту гадость. Вскрыл бы по буковке, по грамму, по крупице. Даже фамилию владельца узнал бы.
Но времени нет.
В ухе у цыгана серьга, а под шапкой черных волос — та же отметина. Я обхожу его стороной, жилками устремляюсь в покойницкую.
Во внешнем пласте Сагадеев уже умолк. Куда-то пропал Тимаков. Пылит дорога. Солнце давит на макушку.
На миг я задумываюсь, какой же силе я противостою.
Безумным людям с «пустой» кровью. Уголовникам, уведенным под защиту и помеченным как вещи. Как яйцо. Как зеркало.
Кого ждать еще?
В покойницкой горит масляная лампа. Нагар тянется вверх по стене. В круге света — занавесь и край стола. Еще столы угадываются дальше.
Всего трупов шесть.
Я не чувствую ни холода, ни трупного запаха.
Рассеянная веером кровь ищет, находит каждого из шести. Лобацкого среди них ожидаемо нет. Скорее, подготовленный к выносу, он лежит где-то в коридоре. Зато у входа, до плечей накрытый покровом, обнаруживается свежий покойник.
Убитый «козырь».
Худощавый, скуластый, с косым разрезом глаз.
Все-таки одного из них подстрелили.
Жилки блеклые, сникшие, с краев уже начался распад, покров на животе намок. Кисть, выскользнувшая из-под покрова, испачкала пол красным.
Стоп.
На трупе нет защиты. Вместо пятна крови — на лбу черный кружок выгоревшей кожи.
Что ж, это разумно, чтобы со смертью твоего подручного не оставалось никаких следов. Я не я, и кровь не моя. Поди там что докажи.
Только вот предусмотрительность предусмотрительностью, а человечка-то, такого вот беззащитного, можно и поднять.
Пока не поздно еще.
Я легонько сплетаю жилки на мертвой кисти. Красно-белое — к серому. Ощущение, словно трогаю нечто скользкое, податливое. Гнилое.
Не люблю работать с мертвецами.
— Бастель, вы как?
Сагадеев приблизился, заглянул в лицо.
Я с трудом сфокусировал на нем зрение, всплывая от темных стен покойницкой к багровости обер-полицмейстерских щек.
— Попробую освободить вход… дам знак…
— Очень хорошо.
За спиной Сагадеева разбегается по лопухам новоприбывший пехотный взвод.
Пехота — это славно, думается мне. Лишние люди не помешают.
И снова — морг.
Захваченной кистью я пробую согнуть пальцы. Неуверенно, но ладонь раскосого мертвеца все же сжимается в кулак. Ага, сейчас локоть…
