Жалко, при трупе нет револьвера. Не чувствую. Видимо, избавили дружки от оружия. А вот за голенищем есть нож.
Я торопливо забираю чужое тело под свой контроль. Узкие глаза взблескивают белками. Челюсть раскрывается и схлопывается. Подтягивается к животу нога.
И прорезается слух.
Мимо скрипят туфли — в полукафтане и шароварах, при сабле за поясом в комнатку к двум «козырям» прибавляется третий.
А я-труп всего один. Управлюсь ли?
Покров сползает. Теперь можно и по стеночке вверх…
Связь с Подгайным вдруг рвется.
Светло-зеленые нити лопаются с сухим треском, отстают, отлетают. Там, на солнце, потерявший сознание надзиратель мешком свалился в траву.
Как некстати!
Я остаюсь один и чуть не выпускаю мертвеца из управления. Коленом — в пол. Отклониться. Затылок прижать.
Вдох-выдох.
Ах, Симеон, Симеон!
Времени в запасе — секунд сорок, дольше мне труп не удержать.
Нож — в нетвердые пальцы. Спрятать за бедром. Левее — крадущиеся шаги. Громко я все-таки коленом-то…
— Кто здесь?
В покойницкую просовывается бородатая рожа. За рожей — рука с револьвером.
Свет от лампы не достает до того места, где прячусь я-труп. Но край измаранного покрова виден хорошо. На него бородатый и ловится.
Нагибается:
— Это чой-то?
Он даже успевает повернуть голову. Наверное, даже видит смазанное от близости движение моей руки.
Но тут нож раскраивает ему шею.
Кровь брызжет в стену и на меня. Револьвер меняет хозяина — из холодеющей руки в еще более холодную.
Перешагнув через хлюпающего горлом, мелко подрагивающего «козыря», я ковыляю к блондину и цыгану.
Секунды утекают. Держать мертвеца становится все труднее.
Я толкаю дверь, наваливаясь плечом, распахиваю как можно шире.
Вдох-выдох.
— Ну что, борода, как там, в мертве…
Увидев меня, блондин теряет дар речи. Потом шепчет:
— Цымба, ты?
В глазах его изумление мешается с ужасом. Две пули в грудь, в косоворотку, сбивают его на пол.
Цыган, на удивление живо среагировав, прячется за стол.
Я не даю ему выглянуть, вбивая свинец в столешницу. Потом курок щелкает впустую, раз, другой, третий, но это уже не важно.
Тик-так, тик-так.
Я-Цымба переваливаюсь через стол, прямо на пистолет цыгана, и, дергаясь под выстрелами, нахожу ножом его мягкий бок.
Вот так!
Цыган взревывает, опрокидывает меня навзничь, горячее револьверное дуло упирается мне в подбородок…
Бах!
Меня выбрасывает вон из тела и вон из морга. Кувыркается небо с лопухами. Жилки осыпаются дождем.
Сил у меня остается только чтоб пятерню перед собой выставить. Какие-то мгновения плывет, пытаясь вздыбиться, земля.
— Все, — выдохнул я, — можно.
И все-таки упал.
Надо мной взвился рев Сагадеева:
— Вперед! Вперед, ребята!
По сторонам затрещали выстрелы. Зашуршали лопухи. Мелькнул грязный сапог. Кто-то кричал, звенело стекло.
Мне представлялось, как полицейские и пехота берут здание в сужающееся кольцо, как Тимаков, подбежав ко входу, опрокидывает мертвеца с развороченным плечом внутрь…
Тягучая боль разливалась в голове.
Я с трудом сел, похлопал по ноге тяжело дышащего Подгайного и повернулся к моргу. Повернулся как раз в тот момент, чтобы увидеть, как по воздуху в зеленом полицейском мундире летит и падает за дорогу в кусты изломанная человеческая фигура.
А потом кто-то истошно завопил:
— Братцы, голем!
Значит, голем.
Похоже, это и есть запасной вариант.
Под прикрытием голема и уйти можно, и груз вроде трупа Лобацкого с собой взять.
А у полицейских и остановить бегство никакой возможности нет. Голем стрельбы не боится — каменный, скорее всего. Еще и прикроется чем-нибудь — вообще не прошибешь.
А там, если в лесу фургон или пролетка какая оставлены, уйдут «козыри». И не перехватить будет.
Я подполз к воротам.
Голем медленно шел от угла морга к дверям. Метра два с половиной в высоту. Широкая грудь, толстые слоновьи ноги, длинные руки ниже колен. Красные угли глаз. Камень обтесан грубо, неряшливо, только чтобы придать сходство с человеческой фигурой.
Сколько же крови в него вбухано, чтобы оживить?
— Господин!
Майтус упал рядом со мной.
Вместе мы смотрели, как пятятся от морга зеленые полицейские и серые пехотные мундиры, как вскидываются винтовки, как пули высекают искры из ожившего каменного существа.
— Бастель! Вы видите?!
Обер-полицмейстер, прислонившись к забору, несколько раз выстрелил из револьвера. Было сомнительно, что он хоть раз попал.
— Вижу, — мрачно сказал я.
Голем одолел последние метры и встал в дверях.
Попытавшийся выбежать из них городовой был пойман и брошен в стену, будто легкая тряпичная кукла.
— Бастель, вы можете его убить? — наклонился Сагадеев. Красный лоб его блестел от пота, усы, завиваясь, ползли в рот. Он отфыркивался от них, выпячивая губу.
Я прислушался к себе.
Кровь звенела в ушах и отзывалась тяжело, с заметной задержкой. Тут не то что сплести атаку на голема, тут и с простым определением статуса промашка может выйти.
— Нет, — кинув взгляд на Майтуса, сказал я. — В ближайшие час-полтора — нет.
— Как некстати!
— А у вас что же — никого?
— Ах, если бы! — Обер-полицмейстер сморщился, отер лицо рукавом кителя. — К нам высокую кровь калачом не заманишь. Служить в полиции — дурной тон, видите ли. Это еще в жандармерию куда ни шло…
Из морга вновь начали стрелять.
Один из полицейских схватился за плечо, опрокинулся навзничь солдат.
— Да что ж вы, слепые дети! За забор! — закричал Сагадеев. — За забор!
До отступающих наконец дошло, что их текущее положение грозит катастрофой, и они сыпнули со двора в стороны.
Я заметил Тимакова, длинным прыжком (жив!) переметнувшегося в лопухи у дороги.
— Господин обер-полицмейстер!
Пехотный поручик с дубленым лицом подбежал к Сагадееву, неловко, качнувшись, отдал честь, присел.
— Слушаю вас.
— Мы это… Что делать-то?
Произнеся это, поручик застыл, пожирая обер-полицмейстера глазами.
— Бастель, — повернулся ко мне Сагадеев, — у вас опыт, боевой опыт, может, подскажете?
Я качнул головой.
— Мы уже ничего не успеем. С крыши можно было бы… Через больничный чердак… двух стрелков, когда выходить будут…
Я замолчал — голему у морга через двери просунули сорванную с основания столешницу, затем какую-то веревочную сбрую.
Щит и… что?
Полицейские стреляли вразнобой. Пехота — более слитно, но все равно бестолку. Пули рикошетили от каменной фигуры. Хорошо хоть «козырям» высунуться не давали.
