Сергей Фомичев - Конвой

— Чего увидел? — засмеялась Ксюша. — Ничего особенного.

Окажись на его месте Жирмята, он бы нашёл что сказать. А ему, кроме идиотского вопроса «Как водичка?», ничего не приходило в голову. Впрочем, Рыжий и подобную глупость смог бы произнести козырно.

Уходить не хотелось, но, почувствовав, что краснеет, Волошек растерялся совсем. Проклиная свое косноязычие и неумение запросто поговорить с красивой девушкой, он развернулся и побрёл назад.

— Что же ты, сэр Деймос? — донеслось до него. Водичка хо-орошенькая!

Волошек споткнулся. Ну не возвращаться же теперь, раз ушёл. Вот же дурак! Никто ведь его не гнал, сам решил отступить.

Без особого удовольствия он окунулся где пришлось и вернулся на поляну.

Априкорн продолжал хлопотать над Сейтсманом. Тот невнятно мычал, иногда вскрикивал. Наёмники поглядывали в их сторону с тревогой. Судя по всему, колдун применял интенсивную терапию.

Братья уже сняли котёл с треноги и, выпустив из-под крышки ароматное облачко, позвали народ на обед. Волошек попробовал похлёбку первым и не удержался от похвалы. Братья расцвели, словно впервые в жизни услышали доброе слово.

— Нашу стряпню даже покойный князь не брезговал отведать, — с гордостью заявил Глеб, а Борис, поймав взгляд Волошека, нахмурился.

— Про нас разговоры идут, дескать, не уберегли мы хозяина, — буркнул он. — Правда это, да только не вся.

— А какая же вся?

— Не человек на него охотился. Сама дева Лыбедь должок явилась взыскать или из слуг её кто. А против такой силы наши мечи — что слону прутики. Черниговский-то князь киевскому двоюродным братом приходится. А дед их общий нагрешил в своё время…

— Голосеевские пруды? — догадался Волошек.

— Они самые, — вздохнул Борис. — На племянника-то напраслину возвели. Он в пыточной сознался во всём, не выдержал расспросов. Ну и нам с Глебом досталось… На всю жизнь прилипло клеймо разинь и неудачников.

— А тот вой, что раздавался ночами, когда мы через Хмарную Сторону шли… мне он знакомым показался, — заметил Волошек.

Борис кивнул.

— От неё это послание, от девы Лыбедь. Не простила нам, что дорогу некогда заступили. С тех пор частенько знаки подаёт. В лесу ещё не так страшно, и вот водоёмов всяких мы всерьёз опасаемся. Помнишь, колодец перед степью? И там её голос стрельнул. Нигде не скрыться от проклятущей!

Разговор увял. Братья занялись раздачей, а Волошек отошёл к повозке, где дремал товарищ, поглядывая вполглаза за корзиной с пивом. После того случая Рыжий решил не выпускать её из виду. Тем более что Сейтсман, потеряв память, стал пиву серьёзной угрозой.

Поедая похлёбку, Волошек слушал, как Андал доставал своего напарника, словно ему не хватало споров во время пути.

— Ну да, вы перворожденные, богом избранные, а мы — так, «пришедшие следом». Мусор. Подонки. Вы говорите, мы внемлем…

— Эту мульку про перворожденных вы же, люди, и сочинили, — огрызнулся Эмельт. — У эльфов не больше прав, чем у всех прочих.

— Конечно! А то, что вы все финансы к рукам прибрали, всю торговлю драгоценностями — это случайность? Где деньги бренчат, так обязательно: …маэли, …риэли, …ельты. Отовсюду ваши острые уши торчат.

— Это мои, что ли? — усмехнулся Эмельт. — То-то и гляжу, золото из мешка сыпется.

— Не твои, ибо в семье не без урода, — не унимался Андал. — Но твоего народца. И откуда вы только взялись в наших лесах? Пришли тихой сапой, хвать, и уже банками распоряжаетесь. Скоро каждый от Великого князя до пропойцы последнего у вас в долговой кабале окажется. Тут-то вы, остроухие бестии, и покажете своё коварство. Мировое господство — вот ваша истинная цель.

Андал рыгнул и заявил:

— Будь моя воля, запретил бы я вашему брату в крупных городах селиться. Да и на деревню не допускал бы мужиков обирать.

— Твоя воля? — рассердился Эмельт. — А нечего было вашим князьям да тиунам носы морщить от ростовщичества. Аристократы хреновы. И мужика вы сами замордовали оброками да налогами. А как эльфы появились, так вдруг озаботились чаяньями народными. Радеть сразу приспичило.

Андал ухмыльнулся, довольный тем, что смог вывести Эмельта из себя, и продолжил:

— Ага. А ещё я читал один древний трактат, в котором приводились достоверные сведения, будто вы, твари преждерожденные, в поганых своих обрядах замешиваете лепёшки на крови человеческих младенцев.

— Дурак ты, Андал, — плюнул Эмельт. — Вот такие дураки и выдавали эльфов во время хоблинской оккупации.

— Пошёл ты! Сами хороши. «Хоблины — цивилизованная нация». С цветами встречали. Вот довстречались. Только в овраге и прозрели, когда в вас стрелы полетели. Да в порубах хоблинских, когда огонь подступил.

— Ложь! Однодневка ты скоропортящаяся. Никогда и никто из моих сородичей такого не мог сказать. Мы-то хоблинов получше вашего знаем.

Слушать эльфофобские бредни Волошеку надоело. Он растолкал Рыжего и протянул уже чистую миску.

— Сходи, поешь.

— Не… Не хочу, — отозвался напарник, потирая глаза.

— Ну, тогда давай сыграем, что ли.

Жирмята вытащил из мешка небольшой кожаный кейс, достал шахматы и вздохнул — он уступал товарищу четыре партии из пяти.

Вечером раздались громкие проклятия Дастина. Орк теребил охранный амулет, который взялся за старое, а именно принялся изводить хозяина слабым свечением.

Отдохнувшие за сутки лошади шли резво. Наёмники приободрились: ни преследователей, ни враждебных земель пока не предвиделось. Над поездом гремел хохот Андала и проклятия Эмельта. Подначки и шутки подбрасывались в этот застарелый пожар со всех сторон. Сейтсман временами ещё улыбался, но теперь виновато, поймав взгляд кого-нибудь из товарищей. Стараниями Априкорна память вернулась к нему.

Непогода, кажется, тоже набралась сил после отгула, но особенно не лютовала, лишь напоминала о себе моросью и небольшим ветром.

Ничего удивительного, что мелкая речушка с переброшенным через неё бревенчатым мостом ни у кого не вызвала подозрений. Сторожевой амулет едва тлел, оба берега неплохо просматривались, а устроить засаду на голом песке не вышло бы и у самых умелых пластунов. Да и неоткуда было взяться тем пластунам. Априкорн тоже не почуял подвоха — мост как мост, таких за неделю они миновали не меньше дюжины.

Поначалу действительно всё шло гладко, но потом судьба поменяла ставку. Головная повозка уже съезжала на берег, а замыкающая ещё только готовилась к переправе, как вдруг настил начал расползаться. Посреди моста над единственной опорой как раз оказалась повозка черниговских братьев. Колесо въехало в открывшуюся щель и только за счёт скорости выскочило обратно на полотно.