Действительно, солнце садилось, и его желто-багряные стрелы ласкали морскую равнину. Чаек не было видно. Скалистый берег казался окрашенным в золото.
Напэ глядела на этот берег и соображала, что напрасно ее прождет в условленном месте белая сатиресса.
«Она опять, вероятно, придет с флейтой и просидит всю ночь в ожидании, — думала нимфа и вспоминала, как меняется всегда лицо у Аглавры во время игры, — каким оно кажется тогда жестоким и вместе с тем грустным. И как она после всегда бешено ласкает меня, словно хочет что-то забыть…»
Напэ чувствовала вместе с тем, что ей нисколько не жаль напрасно ждущей Аглавры…
— Вот и муж! — послышался голос ее тетки. — Только он не один, с нам кто-то еще.
Напэ оглянулась. На горизонте видны были две черные точки.
Точки эти росли, приближались, и обладавшая лучшим зрением морская наяда первая разглядела плывущих.
— С ним его друг, наш морской кентавр Хелон; он хорошо играет на лире…
Подплыл ее муж, зеленый тритон Асмен, а с ним его молодой четвероногий друг, с бесцветными длинными волосами и голубыми хитрыми глазами. Кожа его была темного цвета, лицо задумчиво, а в руках он держал перевитую морской травой небольшую лиру.
— Кто украсил тебе лиру, прекрасный Хелон? — спросила тетка, в то время как зеленый тритон, пыхтя, прицепился своими перепончатыми пальцами к соседнему круглому камню и топорщил свои подобные иглам усы, приветливо глядя на родственниц золотистыми, как у лягушки, глазами.
«Какой у него смешной вид. Ни за что не хотела бы быть его женой. Кентавр Хелон все-таки приятней для зрения», — подумала Напэ.
Кентавр тем временем отвечал, что он сам перевил лиру травой, так как ночью ему предстоит услаждать слух целого хора нереид.
— Сыграй нам что-нибудь на твоей лире, — обратилась к Хелону с просьбой Напэ. Юная нимфа вовсе не испытывала желания слушать игру морского кентавра, и слова эти вылетели у нее как-то невольно.
Она заметила, как переглянулись между собой тетка и мать.
Кентавр, не торопясь, взялся за лиру и начал играть какую-то медленную песню, подпевая негромком, нутряным голосом.
Пел он что-то длинное и монотонное, про море и звезды, про лес из живых, гибких, красных кораллов, где заблудился молодой тритон, погнавшись за чудесной лунной рыбой, про темные норы, где свиваются в тесных объятиях морские черные змеи…
Напэ почти не слушала. Ей было почему-то до смерти скучно… Она чувствовала себя беспомощной и одинокой.
Внезапно она заметила, что Хелон кончил играть, и ее мать вместе с сестрой и Асменом его хвалят.
Встрепенувшись, молодая нимфа с улыбкой вынула цветок из своих золотистых волос и протянула кентавру.
Тот поблагодарил и воткнул цветок себе за ухо.
— А ты не свезешь, о Хелон, нашу гостью на твоей могучей спине послушать пение нереид? Она никогда их не слыхала. Хочешь съездить туда, милая Напэ? Там очень весело. Нереиды поют и пляшут на отмелях при свете луны… Хелон быстро доставит тебя туда и обратно.
Кентавр молча подплыл, подставляя свою мокрую спину.
Волны темнели…
Напэ взглянула на мать.
— Поезжай, дочка! — каким-то особенно нежным голосом сказала ей та, — тебе надо повеселиться немного. Ты стала такая грустная за последнее время…
Молодая нимфа перешла на выступавшую из воды теплую спину кентавра. Сидеть на ней было гораздо приятнее, чем на холодных камнях.
Чтобы лучше держаться, она положила на плечи Хелону свои легкие руки.
Кентавр быстро поплыл, направляясь в открытое темное море, слегка колыхаясь на больших и спокойных встречных волнах.
Над морем вставала луна.
Когда Напэ оглянулась, берега вовсе не было видно. Весь он слился с темнотой, окутавшей море и землю Матери Ночи.
При слабом свете всходящей луны нимфа увидела обращенное к ней лицо беловолосого Хелона.
— Держись крепче, — произнес он, — я поплыву очень быстро.
Напэ не без страха обвила его шею и почувствовала, как влажные, слегка холодные пальцы кентавра цепко схватили ее руки.
Юная нимфа испугалась, хотела отшатнуться, но Хелон снова обернулся и произнес тем же размеренным голосом:
— Здесь опасное место: море кишит чудовищами. Они могут утащить тебя на дно, если ты попробуешь с меня соскочить.
И он поплыл так быстро, что вода зашипела вокруг его мощного тела… При свете луны, начиная от груди его, вдоль по бокам слабо блестела молочная пена…
«Неужели и он желает меня увезти и насильно ласкать?» — думала тем временем Напэ.
Тяжелая грусть наполнила сердце наяды. Она вспомнила, как шептались при отъезде ее тетка и мать, и поняла, что звать на помощь бесполезно, что Хелон похищает ее не без согласия родственников.
И как бы в ответ на ее тайные мысли, кентавр вновь обратил к ней лицо и медленно, важно, торжественным тоном произнес:
— Ты будешь моей женой!..
Взошла луна и озарила мраморно-белое тела юной красавицы, с безнадежно грустным лицом сидящей на темном, бешено плывущем кентавре. Тот время от времени поворачивал свое лицо и, любуясь наядой, облизывал свои оттопыренные губы. Бесцветные глаза сияли довольством.
* * *
Напэ уже третью ночь не приходила на свидание. Луна давно показалась над лесом, и черные тени тянулись от кипарисов и скал.
Аглавра долго сидела, словно приросшая к камню. В руках у нее была большая темная, серебром отделанная флейта. Сатиресса редко на ней играла и не любила показывать днем. Нимфы шепотом передавали друг другу, что флейту эту подарил Аглавре бог Пан, приходившийся ей тайным отцом. При взгляде на этот предмет трудно было подумать, чтобы над ним работали смертные руки: так чисто и ловко пригнаны были все украшения…
Вдали, в горах, ревели олени. Внизу, в реке, несколько раз слышался шум. Аглавра с нетерпением поворачивалась в ту сторону, но это или плескалась рыба, или куница старалась поймать сонных утят…
Сатиресса наконец встала и, опустив голову, тихо направилась в горы. По узкой тропинке взобралась она высоко-высоко и села на свое любимое место на серой скале, вся облитая лунным сиянием. Там сидела она, белая и неподвижная, как статуи богинь в далекой стране пирамид, прорезанной широкой священной рекой.
Светлая, полная луна привлекала к себе скорбные взоры Аглавры… Наконец она подняла флейту к устам, и чудная мелодия ровной волной понеслась над ущельями и вершинами скал. Стройные, полные нежности звуки, свиваясь, тянулись в небо, к ясному диску луны, плакали и просились в сердце холодной Селены… Но щит непорочной богини был несокрушим, и падали вниз скорбные жалобы серебряным жемчугом слез в необъятное, глубокое море…
