– Ты еще долго? – спрашивает Настя.
– М-м-м… Пожалуй.
– А в другое время нельзя этим заняться?
– У меня нет другого времени. У меня есть только это время.
– Ты такой нудный.
– Да, я в курсе.
– Я уйду от тебя.
– Надеюсь, недалеко?
– Очень далеко. Я пойду наверх и стану оплакивать свою несчастную женскую долю.
– Договорились.
Настя перегибается через спинку кресла, целует Михаила в висок, потом разворачивается и уходит. Возле лестницы, ведущей на второй этаж, она встречает охранника и игриво машет ему рукой. Охранник сдержанно кивает и продолжает неспешно обходить этаж. Настя поднимается по лестнице, охранник искоса поглядывает ей вслед.
Пока Настя поднимается по лестнице, выражение её лица начинает меняться – и вскоре на нем нет ни следа игривости, нет ни скуки, ни беспечной радости. Это сосредоточенное лицо человека, у которого есть какое-то важное дело.
На втором этаже Настя подходит к двери спальни, заходит, зажигает лампу на прикроватном столике, откидывает оделяло на кровати, взбивает подушку, кладет поверх одеяла раскрытую книгу. Встав у двери, Настя осматривает пристальным взглядом спалню. На первый взгляд кажется, что хозяйка читала перед сном, но затем отложила книгу и вышла на минутку в ванную комнату. Так и должно казаться, а Настя тем временем выскальзывает из спальни, торопливо шагает в сторону ванной комнаты, но минует ее, идет дальше и дальше, пока коридор не начинает сужаться.
Наконец Настя оказывается в небольшой темной комнатке, похожей на кладовку или подсобное помещение. Здесь составлены какие-то картонные коробки, доски, мешки с цементом – то ли остатки после ремонта, то ли заготовки к нему. Освещения в комнате нет, и может показаться, что дальше из комнаты прохода нет. Но Настя была здесь днем, и поэтому сначала она нагибается и вытаскивает из укромного места фонарик, а потом осторожно переступает через ведра и мешки, снова нагибается и проходит под стремянкой, после чего оказывается в узком проходе. Фонарик она не зажигает, потому что не знает, насколько еще хватит батареек. Настя двигается на ощупь, и через несколько метров проход заканчивается дверью.
Настя останавливается, прислушивается и, не уловив ничего подозрительного, достает из кармана халата ключ, старомодный массивный ключ с двойной бородкой.
Пальцем она нащупывает в темноте замочную скважину, вставляет ключ, с усилием поворачивает…
Сухой щелчок кажется ужасающе громким, похожим на выстрел. Настя с дрожью в коленках выжидает, но не слышно ни воя сигнализации, ни тревожных воплей охраны. Она толкает дверь, и та мягко подается вперед.
За дверью – площадка металлической винтовой лестницы. Сама лестница идет отсюда и вверх, и вниз. Настя закрывает за собой дверь и некоторое время размышляет, покусывая большой палец.
Потом она решается и идет вниз, считая ступени под ногами. Пройдя уже ступеней тридцать, Настя вдруг понимает, что ей нужно было запереть за собой дверь.
Она растерянно смотрит вверх, в темную бездну над собой. Слишком поздно. Слишком поздно – Настя так часто повторяла эти два слова в последнее время, что будь ее жизнь песней, то «слишком поздно» стало бы припевом.
Настя шагает вниз, и вроде бы ее сейчас должен беспокоить холод, царящий внутри каменного колодца, но куда больше ее заботит пульсация в том самом уплотнении в основании шеи. Это отчасти похоже на зубную боль, а вдобавок кожа вокруг болезненной точки становится горячей и сухой.
Подарок майора Покровского.
Вероятно, майор Покровский думал, что офицерская столовая для Насти сейчас все равно что парижский ресторан, но он заблуждался. Тем более что в чашке чая плавал обычный пакетик «Липтон», да и ровно выложенные квадратики печенья не годились на роль деликатеса. Но Покровский старался, это приходилось признавать.
И вот он опять смотрел на Настю полными сочувствия глазами и произносил слова, в которых сочувствия было чуть меньше. А за этими словами, наверное, прятались мысли, в которых сочувствия не было совсем, но Покровский прикрывал эти мысли внешностью здоровяка-недотепы, который бы и мухи не обидел в этой жизни, если бы не приказ начальства.
– Ты должна выполнить задание, эффект от которого компенсирует ущерб от твоих преступлений. Понятно?
Настя не помнила своих преступлений, но раз Родина в облике майора Покровского требует компенсации… Это же не урод Сахнович, можно и попробовать.
– Кое-что произойдет. И когда это произойдет, ты должна будешь забыть о плане Б, об убийствах, обо мне… Забыть об этом и вести себя совершенно свободно, раскованно. Ты должна подчиниться событиям, дать им нести тебя… Ты должна полностью погрузиться в эту новую ситуацию. С того момента, как ты войдешь в ресторан, ты будешь действовать одна. Никто из наших не будет тебя пасти.
Настя хотела спросить, когда же, собственно, случится эта компенсация, однако Покровский заговорил про другое:
– Но нам нужны гарантии, что ты никуда не сбежишь.
– Я могу дать честное слово.
– У нас есть идея получше. И мы эту идею уже воплотили в жизнь. Я поясню… Тебе в организм имплантировали микроскопическое взрывное устройство. Если ты попытаешься сбежать или тем более предать нас, оно сработает. То есть кто-то из нас нажмет кнопку, устройство получит радиосигнал и взорвется. Мощность у этой штучки небольшая, но ее хватит, чтобы повредить центральную нервную систему. И ты останешься неподвижным инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Это в лучшем случае.
Все это Покровский говорил, глядя не на Настю, а на клетчатую скатерть.
– Что значит – имплантировали? – тихо спросила Настя.
– Имплантировали? Ну, это значит вживили в организм.
– Доктор?
– Ну кто же.
– Давно?
– Какая разница…
– Где эта…
– Я не знаю, – решительно замотал головой майор. Даже слишком решительно, Настя испугалась, что у него голова отвалится. Это, наверное, должно было означать, что он, Покровский, такими грязными делишками не занимается и знать о них не хочет, это все начальство…
– Зато я знаю. – Настя положила себе руку сзади на шею, стала прощупывать кожу…
– Ты там осторожнее, – предупредил Покровский, снова потупив взор. – В этой штуке есть защита от несанкционированного удаления, так что ты ее особо не тискай, а то сработает…
Настя медленно отвела руку.
