Матрона Жверса надумала очень определенно развлечься с Аддалой, тот как-то чрезмерно гнусно даже для него поухмылялся и потребовал, чтобы их увели в покои наверх. Охранник шейха, здоровенный гоблин с клыками, измазанными золотой краской, не захотел от него, от Аддалы, отходить, но Гарун уже пришел немного в себя, мигнул верному Дашасту, тот тоже как-то незаметненько передал приказ, и трое охранников самого Гаруна этого одинокого дурачка с тяжелым ятаганом оттеснили. Жверса, чуть не задрав свой расшитый наряд, чтобы даже шейху все было понятно, ускакала вперед, а дружок Аддалы, татуированный, прихватил какую-то из рабынек, которая посмела взвизгнуть и уронила поднос со стаканчиками цветного стекла, один даже разбился. И вино, налитое в них, конечно, расплескалось на кого-то из гостей, к счастью, на незнакомого, а значит, не слишком важного…
Гарун медленно трезвел, тем более что по приказу Мосула, который обретался в самом неприметном, темноватом и дальнем углу зала, Золотому принесли ту самую рыбу, от которой мысли становятся спокойными… Он ее опробовал и ничего не понял, хотя все же — да, мысли его стали приходить в норму. Настолько, что он стал соображать, стоит ли за разбитый стакан, цена которому была немалая, эту самую служанку наказать и как именно, или сделать вид, что он ничего не заметил? И еще одна идея не оставляла Золотого, он упорно считал, что отчего-то вечер все равно не удается. Что-то было во всем этом не то, было не так, как полагалось бы. Пусть и разгульно, пьяно, распутно и в общем-то глупо все выходило, но так выходило и прежде, ничего очень-то уж необычного в этом не было.
Наоборот даже, чем разгульнее для этого молодняка все получалось, тем охотнее они этому разгулу предавались. Тем веселее и дружелюбнее к Гаруну относились, и даже пересказывали другим, насколько он, Золотой, хоть и из торговцев, но все же — славный хозяин, почти истинный друг.
Но вот сегодня… Что же выходит не так, думал Гарун, потребовав себе чистый плат, чтобы обтереть вымазанные в рыбном соусе губы. И тогда кто-то из мелких прислужников с необычайной дерзостью вдруг подал ему записку.
Золотой был таким вялым, что взял записку, лишь со всем своим гневом посмотрел на раба, склонившегося сбоку. Тот уже умел и в поклоне каким-то образом замечать выражение лица и глаз своего господина, и его плечи слегка задрожали, это Гаруну понравилось, пусть боятся, поэтому он чуть усмехнулся и развернул грязноватую, мятую бумажку с две ладони величиной.
В ней неверным, неправильным и непривычным почерком явно западного происхождения была написана всего одна фраза: «Для твоего блага и целости замка со станками для чеканки сам знаешь чего нам следует немедля переговорить».
Гарун изменился в лице, у него у самого, вероятно, как и у раба, стоящего рядышком, на лице появилась испарина, лишь плечи не задрожали. А может… Нет, определенно не задрожали. Он накинулся на раба:
— Кто это тебе велел принести сюда? Откуда ты это взял?.. Отвечай, собачий сын!
— Хозяин чем-то недоволен? — лениво спросил через ползала Гесса, он хоть и был в ступоре от лотоса, но все замечал.
— Рыбная кость попала в глотку, — отозвался Гарун. — Господин, не стоит беспокоиться по пустякам… Я на время выйду.
Он поднялся. Ему до смерти не хотелось уходить из этого зала, оставлять всех этих людей, с которыми столько было выпито и съедено, столько было употреблено лотоса и прочего всякого. Все здесь было Гаруну знакомо и понятно, это было безопасное место. А вот как будет там, куда он должен был идти, — оставалось непонятным.
А впрочем, отчего же непонятным, вполне ясно было, что разговор с этими наверняка западными собаками, гяурами, будет и опасным, и весьма непростым. Он схватил раба за ухо, благо тот так и не распрямился, схватить его было удобно:
— Веди, скот, куда вы их впустили.
— Да не впускали мы их еще, господин благородный, да пребудет твоя милость без гнева вовеки до скончания… Они во внешнем дворике ждут твоего разрешения войти, — заныл раб. И ведь здоровый был малый, чем-то напоминал ночной народец полудухов-спрайтов, только плотнее и мускулистее, наверное, в нем была доля человечей или гоблинской крови, а заныл и от боли, и от страха, что на конюшню пошлют, под плети подчиненных Дашаста.
Тот, кстати, не дремал, оказался рядом. Мерно уронил своим грубым, скрипучим голосом:
— Раб вызвал твой гнев, господин?
— Позови Мосула, нужно кое с кем потолковать. И стражников захвати побольше, может, свара получится.
Дашаст поклонился и исчез, прямо растворился в воздухе, будто был не из плоти и крови, а соткан из тумана и лунного света.
— А ты, баран недорезанный, — сказал Гарун рабу, — впусти их, отведи в нижнюю малую трапезную, принеси туда чего-нибудь выпить и пожевать, я скоро буду.
Раб тоже куда-то делся. И Гарун задумался, пошел сначала к себе, в большую гардеробную, там же у него находились и кое-какие сабли с кинжалами. Решил, что иметь сейчас при себе оружие будет не лишним. Пока служанки его переодевали, а затем послушно стали вооружать, он думал, кто бы мог его предать. Ведь не сами же эти западные мерзавцы узнали о заводе на краю обжитых земель, у Ленивой пустыни, которую пересекать никто даже из отчаянных караванщиков не решался? Но ничего путного придумать не сумел, лишь решил про себя, что следует этих гяуров, что к нему так нагло нагрянули, разговорить, вдруг они как-нибудь проболтаются?
В малую трапезную для не слишком важных гостей он вошел, когда западники были уже там. Гарун окинул их одним взглядом. Так, значит, человек при мече и тяжелом боевом кинжале. Это плохо. Видно сразу, что оружие этот человек носит едва ли не привычнее, чем одежду, даже не замечает веса клинков. Эльф, не совсем чистокровный, а может, и вполне чистокровный, только из каких-нибудь дальних земель, тоже вооружен, словно для боя, даже в его колет вшиты какие-то пластины, чтобы выдерживать режущие удары. Арбалет или хороший удар копьем, конечно, эта броня не осилит, но от касательного удара даже хорошей сабли вполне способна защитить.
И гнолл, самый что ни на есть проклятый болотный гнолл, разодетый во вполне привычной, близкой к сирхамской манере, с тоненьким каким-то ножичком на поясе и с мешком, в котором… Да, скорее всего, в этом мешке какие-нибудь побрякушки или монеты. А может, и нет, кто же этих бродяг с Запада толком знает и понимает?
Гарун решительно прошел к своему привычному дивану, но на нем, почти уютно обложившись подушками, сидел человек, который даже встать не потрудился, лишь меч поставил торчком у левого колена. В руках он держал кубок, из которого благодушно прихлебывал драгоценное шомилское вино, терпкое, с привкусом чего-то лесного, Гарун это понял по запаху.
