Я складывала аптечку, Ильдир вполголоса наставляла Сыча, когда Летта наконец открыла глаза. Выглядела она измучено.
— Ну, — спросила я, — как там дела с Тенью?
Она нагнулась, рассматривая стангрева, словно впервые увидела.
— Забавно, — прошептала она, — Такой на вид заморенный, слабенький. Кожица прозрачная… — погладила его по щеке и хмыкнула: — Ишь, мотылек.
— Так что Тень-то?
— Какая может быть Тень у молодого парня? Нормальная Тень. Неистовая, сильная, жадная.
— Значит, все в порядке?
— Н-да, — Летта снова погладила стангрева по щеке, и вдруг двумя пальцами раздвинула ему губы, — Видела?
Ну, видела. Однако, крылья меня волнуют гораздо больше.
— Погляди, какой у него рот. Словно поцеловать кого-то собирается. Губы красивые.
— Ну и что?
— Собственно, ничего.
— Летта?
— Мне надо подумать, — она поднялась и похлопала меня по руке, — Так сразу не объяснишь.
Какие-то проблемы. Я упаковала аптечку. Стангрев спал, укрытый до подбородка одеялом. Лоб пересекает повязка, смоляной кляксой — разметавшиеся волосы, оливковая кожа, чуть выдвинутая вперед нижняя часть лица, очень впалые щеки — необычно, но вполне терпимо. Молодой парень, мой ровесник, может, немного помладше. А, может, и постарше, трудно сказать. Увидев такое лицо в толпе, я вряд ли запомнила бы его надолго. Если бы он не вздумал, конечно, улыбаться.
— Собралась, Альса?
— Да.
Сыч, несколько ошеломленный, проводил нас до дверей. Он что-то пробормотал насчет горячего чайка, но мы хором отказались. Летте требовалось кое-что посущественней чайка. Она была бледна, заторможена и цеплялась за Ильдир. Мы распрощались, пообещав явиться на следующий день.
Леттиса всю дорогу угрюмо молчала. Лишь когда миновали Косой Узел и начали подниматься к монастырю, она проговорила:
— С мотыльком придется повозиться.
Такое случается. Когда живое существо измучено настолько, что уже не в силах бороться за свою жизнь. Даже Тень, самовластная неукротимая Тень, последний оплот жизненной силы, даже она сдает свои позиции и допускает до себя смерть.
— Ты же говорила, у него нормальная Тень!
— Тень и Свет суть две части единого. Глупо рассчитывать на одно и упускать другое, — Летта вздохнула, — Да, Тень у него сильная. Но парень забрал в голову какую-то ерунду. Я это почувствовала. Все то время, пока он болтался по окрестностям, он целенаправленно загонял себя в гроб. Словно наказывал сам себя за какой-то грех. И сам себя ненавидел за то, что страстно хотел жить.
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
Поднявшись, я прихватил с собой тяжелый посох и отправился смотреть ловушки. Редду оставил с парнем, а Ун увязался со мною.
Добрались до любимой моей полянки, местные зовут ее почему-то Ведьмина Плешь.
— Последи, малыш.
— Уф, — ответил он и исчез в кустах.
А я немного попрыгал.
Посох, который тяжелый, по весу равен большому мечу. Изобразил веер, петли — снизу, сверху, сбоку; восьмерку и змею. Змею пришлось повторить трижды, пока неуклюжее тело вспомнило, что от него требуется. Хотя, конечно, змея с большим мечом — чистой воды эстетство. Погляжу я на любого, кто попытается так продержаться, ну, хоть полчетверти. Еще немножко покрутил кисть — сперва левую, потом — правую. И взялся за нож.
Продел в колечко на рукояти нижний пояс и покидал в дерево. Старый мой добрый ножичек. Сколько же ты со мной? Лет с пяти тебя помню… Да, лет с пяти. Самый что ни на есть тильский охотничий нож, только заточка полуторасторонняя. Да кольцо на рукояти. Вернее даже, не кольцо, а щель. Чтобы не так в глаза бросалось.
Ладно. Таперича, Сыч, покувыркаемся.
Укувыркался досыта — всю поляну перепахал. Почище кабаньего стада. Да черт с ней, снег выпадет, закроет. И вообще, не ровнять же тут за собой.
Кстати, надо бы как-нибудь взять сюда тенгоны, а то ведь рука отвыкнет — пиши пропало. Нельзя ничего забывать тому, кто стоит на Лезвии.
Честно говоря, все равно опасаюсь я таскать с собой арсеналец, да оставлять следы, для умных глаз сообщение — вот туточки я и разминаюсь. Полянка-то удобная. Я ее выбрал за то, что незамеченным к ней не подобраться. Кустарник кругом густой — хочешь, не хочешь, а захрустишь ветвьем. Только с востока — но там у меня Ун «дежурит»… Понимаю, конечно, что глупости это все, что раз еще не нашли, так уже и не найдут, но иногда — изредка — опять начинаю опасаться. Впрочем, не настолько, чтобы менять место. Скорее — для порядку, чем всерьез. Потому что по большому счету…
Э, хватит. Ты, собственно, пошел за завтраком для парнишки. Да и троица ента вот-вот заявится. Как вчерась — акурат в середине второй четверти. Позавчера-то они раньше пришли. Небось, мать Этарда их и без завтрака, и без утренней молитвы отправила…
Намотал я под куртку один из предметов, по которым узнать меня легче легкого, подозвал Уна, совсем чуток поотрабатывал с ним обезоруживание с левой. Если кто из крестьян и увидит, мимо проходя — возится Сыч с псиной со своей. Хотя с чего бы кому из крестьян тута шастать? Оно конечно, дорога на перевал, самая короткая, да тока мало кто ее знает. Я енту тропу, промежду прочим, сам нашел. Моя, сталбыть.
А потом сходили мы к черной елке да к ручью и нашли в силках пару зайцев. Вот и славненько. Будет парню и первый завтрак, и второй, и на обед еще останется малость. Я ведь его помногу не кормлю — желудок-то ссохся с голодухи, может и плохо сделаться. Так что — по кружечке тепленькой кровушки, потихонечку, полегонечку… Ничего, выкарабкается. Должен выкарабкаться, черт возьми. И, кстати, прекрасно он сосет из чашки. Уверенно так глотает, словно всю жизнь посудой пользовался. Почему нет, между прочим? Разумное существо вполне может пользоваться посудой…
Эдак собираются такие вот приятели, заходят в свой кабак или вроде того, да и говорят крыльястому да зубастому трактирщику:
«— Пару бутылок, Эрб.»
М-да-а…
Вернувшись, я провел «утренний туалет» господина стангрева. До чего же удобная штука эта вощеная ткань. Хорошо, что «девочки» нам подстилку оставили. Потом вытащил из мешка одного зайца, хряпнул об стол, выпустил кровь в чашку. Тряхнул парня за плечо.
— Эй. Поешь-ка.
Он приоткрыл мутные глаза, я подсунул чашку.
Парнишка живенько справился с птичьей порцией. Ниче, пташка, вытащим мы тебя. Будешь как новенький, тварочка кадакарская. Припоздали мы с тобой малость с первым-то завтраком. Все — дурость Сычова. Дорвался до кувырканья…
Обычно ведь я где-то через день на Ведьминой Плеши бываю. Что бы там ни было, форму терять нельзя. Это вам любой скажет. Забудет тело, для чего предназначено, ежели не напоминать своевременно.
