— Я должен ему кое-какие деньги, — пробормотал Каландрилл. — Он спас мне жизнь.
Брахт ухмыльнулся офицеру, который, кивнув, сказал:
— Следуй за мной, господин Каландрилл.
— Мне надо переодеться, — заявил Каландрилл.
— У меня приказ незамедлительно доставить тебя к отцу, — возразил офицер и, круто развернувшись, отдал приказ пяти солдатам, которые тут же встали навытяжку вокруг Каландрилла, не оставляя ему никаких шансов на побег.
Его доставили в покои, где велели дожидаться домма. Брахт оглядывался по сторонам без особого интереса, словно дворцы Лиссе были ему столь же знакомы, как и его таверны. Когда вошли Билаф с Тобиасом, ему и в голову не пришло поклониться. Домм был багровым от злости, но, увидев, в каком состоянии находится его младший сын, побагровел, еще больше. Тобиас не скрывал насмешки.
Билаф жестом отпустил солдат и уставился на Брахта.
— Кто такой?
Он едва сдерживал ярость. Голова у Каландрилла опять разболелась, и он облизал губы. Наемник представился сам:
— Меня зовут Брахт. Я солдат из клана Асифа из Куан-на'Фора. Твой сын должен мне десять варров.
— Кернийский наемник? — с презрительным смешком спросил Тобиас. — Так теперь ты водишь дружбу с варварскими латниками, Каландрилл?
Брахт напрягся, не сводя голубых глаз с лица Тобиаса.
Каландрилл испугался, что он ответит оскорблением на оскорбление, и торопливо залепетал:
— Он спас мне жизнь! Меня избивали, а он остановил их. Он дал мне крышу, и я пообещал ему десять варров.
— Дешево же ты ценишь свою жизнь, — сказал Тобиас.
Он еще что-то хотел сказать, но Билаф жестом заставил его замолчать и блеснул глазами в сторону кернийца.
— Это правда?
Брахт кивнул. Билаф хлопнул в ладоши, и в дверь вошел слуга с бесстрастным выражением на лице.
— Десять варров! — резко приказал домм. — Быстро!
Слуга вышел. Четверо мужчин остались стоять в молчании, и только Брахт чувствовал себя непринужденно, словно он каждый день бывал в такой титулованной компании. Каландрилл переминался с ноги на ногу, раскачивая языком уже и без того качающийся зуб. Слуга принес небольшой кошелек; Билаф указал ему жестом на Брахта, и деньги перешли из рук в руки.
— Благодарю, — сказал керниец, едва заметно склонив голову.
— Благодарю тебя за услугу, — промычал Билаф. — Можешь идти.
Брахт с улыбкой посмотрел на Каландрилла.
— Прощай, Каландрилл.
— Прощай, — ответил Каландрилл. — Спасибо тебе.
Керниец кивнул и отправился вслед за слугой. Каландрилл распрямил плечи в ожидании взрыва отцовского гнева.
Ждать пришлось недолго.
— Ты, — начал Билаф, резко выкрикивая слова, словно хлестал его бичом, — ты сын домма Секки. У тебя есть определенное положение, и ты должен быть примером. У тебя есть и определенные обязанности. Самая главная из них — это покорность. Без покорности нет ничего, только хаос. Соблюдение протокола — часть твоих обязанностей. Но тебе на это наплевать. Тебя позвали на банкет, который имел огромное значение. Этот банкет был устроен в честь наших договоренностей с Альдарином и помолвки твоего брата. Ты же оскорбил и наших гостей, и свою собственную семью!
Он прервался, фыркнув, словно от злости у него отнялся язык. Тобиас стоял позади с наглой усмешкой, явно наслаждаясь унижением брата. Каландрилл молчал, дрожа и негодуя.
— Ты оскорбил Надаму, которая в один прекрасный день станет женой домма, — продолжал Билаф. — Ты оскорбил свою семью. Неужели в тебе нет и капли уважения к нам? — Он замолчал, но, поскольку Каландрилл не произнес ни слова, продолжал: — Ты разочаровываешь меня, мой мальчик. Я уже давно не возлагаю на тебя никаких надежд; но, во имя Деры, ты просто ничтожество. Ты не боец, да и дела государственные тебя не интересуют. Но — слава Богине! — у меня есть на кого положиться. Однако оскорблений от тебя я не потерплю! Если тебе приказано быть на банкете, то ты должен на нем быть. Ты не имеешь права исчезать. Ты не имеешь права появляться в таком виде…
— Как обыкновенный уличный драчун, — подсказал ему Тобиас и с усмешкой добавил: — Хотя Каландрилл бежит от драки.
— Что произошло? Где ты пропадал? — гремел Билаф. — Кто этот наемник? Тебе что, больше подходит компания латников?
Каландрилл понял, что ответа не избежать. Он облизал губы.
— Я был у Матросских ворот, — произнес наконец он. — Я был в таверне, и когда там узнали, что у меня нет денег, толпа набросились на меня. Брахт остановил ее. Он…
— О чем, ради Деры, ты думал, когда отправился к Матросским воротам? — не дал ему договорить Билаф, еще более распаляясь, когда представил себе сына среди простолюдинов.
— Я… — начал было Каландрилл и тут же запнулся, не желая рассказывать о своих чувствах, не желая доставлять Тобиасу новое удовольствие, не желая говорить о Ребе. — Я был… расстроен.
— Ради всех святых! — воскликнул Билаф. — Ты был расстроен? Мой сын оскорбил меня потому, что он был расстроен? — Он сделал шаг к Каландриллу, и юноше показалось, что сейчас он его ударит. Но голос отца неожиданно и угрожающе изменился: — Чем же ты был расстроен, мой мальчик?
Это ласкательное обращение было особенно обидным. Улыбка Тобиаса — оскорбительной. Каландрилл пожал плечами. Билаф поднял руку, но опустил ее, когда Каландрилл инстинктивно отступил назад.
— Что расстроило тебя, мой мальчик?
— Я люблю Надаму, — выпалил он.
Отец, пораженный, уставился на него, продолжая багроветь. Тобиас громко рассмеялся.
— Что? — переспросил Билаф, словно речь шла о кощунстве.
— Я люблю Надаму. И я подумал…
— Она выходит замуж за твоего брата, — покачал головой Билаф.
— И все равно я ее люблю.
— Какое это имеет значение? — спросил Билаф, и равнодушие, с каким он говорил, ранило Каландрилла сильнее, чем злость. Он в молчании уставился на отца. — Ты станешь священником.
— Нет.
Он и сам поразился своему ответу не меньше, чем его отец.
— Нет? Что ты сказал? Ты сказал «нет»?
— Я не желаю быть священником. — Слова вдруг потекли из него, как поток; обида и несправедливость, равнодушие отца и насмешливая улыбка Тобиаса оттеснили страх на второй план. — Я не чувствую в себе священного призвания. Почему я должен становиться священником? Я хочу учиться. Почему мне нельзя учиться? Почему я должен жить в безбрачии? Я хочу…
Билаф резко ударил Каландрилла по щеке. Юноша отшатнулся, вскрикнув от боли в разбитых губах. В нем что-то сломалось, но это что-то не было физическим, и поначалу Каландрилл даже и не сообразил, что именно разбила или укрепила в нем эта пощечина. Непрошеные слезы навернулись ему на глаза; сквозь звон в ушах он с трудом расслышал, как Тобиас, будто ни в чем не бывало, заметил:
