— Так ведь было у кого учиться. И я же предупредил: мне надо понять, чтобы в будущем использовать инквизиторские навыки лучше.
— Вышло лучше, — признал пленник с усилием, вновь отвернувшись и уставясь в стенку шатра напротив. — И снова: это сработало бы с кем-то другим, даже с опытным знающим, не говоря уж о каком-нибудь видящем, не умеющем распоряжаться собственным духом и разумом в любых условиях. Но в моем случае — для последнего боя ты просто выберешь оружие получше, оставив меня с голыми руками. Да, нельзя не признать, ты сильно уменьшишь мои шансы…
— Сведу их к пустоте, я бы сказал, — уточнил Курт, и Каспар через силу улыбнулся:
— Посмотрим. Один шанс из тысячи тысяч все же не ничто. И главное, майстер инквизитор, ты даже не узнаешь, кто одержал верх, и до конца своих дней будешь изводиться безвестностью. А мне… Мне предстоит тяжелый бой. Но у меня есть надежда выйти из него с честью, а потому сдаваться сейчас на милость победителя я не стану. Есть еще чем крыть, знаменитый Молот Ведьм, у которого никто не молчит на допросе?
— Я лишь изложил тебе самый простой вариант, — отозвался Курт, не обратив внимания на откровенную издевку в голосе арестанта. — Тот, который подразумевает меньше всего возни с твоей персоной… И, увы, потерю информации, заключенной в твоей дурной голове.
— Есть и другой вариант? — с неподдельным насмешливым интересом осведомился Каспар, и он, не ответив, спросил:
— Ульмер много рассказывал вам с Мельхиором об академии, верно? Наверняка вам известно немало ее тайн… Но есть среди них одна, мало известная даже самим макаритам. Когда я был курсантом, об одной из них были ведомы лишь легенды, большинство из которых мы придумывали сами, передавая друг другу и снабжая деталями и подробностями, и лишь много лет спустя, будучи допущенным к тому, о чем Ульмер даже не слышал, я узнал, как все на самом деле… Абиссус[138]. Таинственный, неведомо где расположенный, неведомо что и кого хранящий в своих стенах, далекий монастырь. Ульмер мог слышать о нем лишь все те же курсантские легенды… Тебе выпала невероятная возможность — узнать то, что знает не всякий инквизитор. Надеюсь, ты это оценишь. Ты, — продолжил Курт, уловив, как настороженный взгляд пленника на миг сместился к нему, — как и многие, не раз удивлялся тому, что я сумел выжить под ударом Мельхиора тогда, в кельнских подземельях. На что только это не списывали — на мою врожденную натуральную и супернатуральную устойчивость, на экстраординарное личное покровительство Господа избранному им инквизитору… Но на самом деле все просто. Монахи Абиссуса молились за меня в ту ночь. И это всё.
Он помолчал, давая арестанту осмыслить и прочувствовать сказанное, и, не услышав ни звука в ответ, продолжил:
— Всё будет почти так, как я тебе расписал: я залью в тебя твоей дряни до одури и буду держать в этом состоянии все то время, какое потребуется для того, чтобы доставить твое безвольное тело со спящим разумом в Абиссус. Там я сдам тебя с рук на руки — и поверь, в тех руках никакие зелья уже не понадобятся, никакие ухищрения не потребуются; там ты ничего не сможешь сделать. Там — твои тело и дух будут беспомощней младенца. Да ты и будешь младенцем перед ними — теми, кто добровольно заточил себя в тех стенах, и теми, кто им покровительствует.
— Этот ваш далекий монастырь стерегут Ангелы? — пренебрежительно хмыкнул Каспар, и впервые за все время разговора в этом голосе прошла заметная трещина, впервые услышалось смятение, которое скрыть не удалось.
— Эти люди, — продолжил он тихо, вновь не ответив, — разберут твою душу на кирпичики. На отдельные детали, вплоть до самых мелких и незначительных. Разберут, очистят, продуют, отмоют и высушат — и соберут снова. Если им покажется, что собранное вышло недостаточно правильным — разберут снова и снова соберут. И так до тех пор, пока сделанное не удовлетворит их. И ты — ты уже не будешь собой, когда они закончат, Каспар Леманн. Что тогда будет — неизвестно. Возможно и такое: когда с тобой закончат, ты выйдешь из этих стен мне навстречу добрым католиком, который будет со слезами преследовать меня, умоляя выслушать и позволить облегчить душу… если все еще останешься в своем уме, конечно; я не знаю, сочтет ли братия, что это так уж необходимо. Впрочем, к тому времени твоя откровенность мне уже будет не нужна — все твои знания и тайны будут известны братии Абиссуса. Единственное, что мне останется сделать — препроводить тебя на казнь. По твоей собственной просьбе, с которой ты привяжешься ко мне намертво. И догадайся, служитель Вотана, жаждущий вознестись в Вальхалль, куда отправится твоя душа после таких приключений?
— Сказки, — так же негромко выговорил Каспар, с усилием подняв к нему взгляд, и Курт холодно переспросил:
— В самом деле?.. Посмотри на меня. И скажи: похоже, что я лгу? Похоже, что я не знаю, о чем говорю, и пересказываю тебе очередную легенду, на сей раз инквизиторскую, а не курсантскую? Посмотри на меня, подумай — хорошо подумай — и ответь честно. Не мне, сейчас не это для тебя важно; ответь себе. От этого ответа зависит твое будущее.
В шатре повисла тишина — бездонная, беспросветная, мертвая; Каспар смотрел ему в глаза неотрывно, испытующе…
— Этот бой тебе не выиграть, — сказал Курт, все так же не повышая голоса. — С таким противником не совладать. Они размажут тебя, сомнут, вывернут наизнанку, после чего вручат твою истрепанную в клочья душу Творцу. Ты спросил, стерегут ли Ангелы тот монастырь… Я не знаю. Никто не знает. Возможно, да. А возможно, когда за тебя примется братия — ты повстречаешься с Самим Создателем. Хватит ли у тебя духу выкрикнуть Ему в лицо имя своего бога? Достанет ли воли хотя бы взглянуть в лицо Неугасимому Пламени?
— Надо было прирезать тебя в том замке, — повторил Каспар едва слышно, по-прежнему глядя глаза в глаза, и Курт все так же ровно и тихо проговорил:
— Ты говорил, что это ты меня сделал. Я не спорил, помнишь? Так отвечай перед судьбой и собой за дело своих рук.
Пальцы арестанта, держащие баклагу, сжались, рука напряглась; Курт качнул головой:
— Не думаю, что это хорошая идея. Ну, размозжишь ты мне голову, и что дальше? Пасть в битве тоже не выйдет. Ты, конечно, посреди лагеря, полного бойцов, но каждому здесь отдан приказ в случае попытки побега не убивать тебя ни в коем случае, а лишь калечить — до любого состояния, только бы мог дышать, думать и говорить. А того, что от тебя останется, насельникам Абиссуса хватит для дела.
Еще мгновение пальцы, сжимавшие сосуд, оставались напряженными, и, наконец, медленно расслабились, бросив баклагу на пол, а потухший взгляд опустился…
