станет. Реми был прав во всем. Сколько предупреждений и уговоров она пропустила мимо себя. Все они теперь разом рухнули на ее плечи, их было столько, что ей было страшно встать на ноги и прогнуться под этим грузом, упасть на устланный нечистотами пол и разрыдаться в голос, завыть, подобно старику на вершине башни. Но Реми учил ее стойкости, оттого она молча кусала губы и крепче сжимала кулаки, так, словно бы ей еще представится случай сразиться за свободу и жизнь.
В час, когда заскрипела ржавая дверь, выходящая на узкую лестницу,
Мириам лежала на полу, бездумно уставившись в потолок. Она услышала, как по коридору ступали двое, — грузные шаркающие шаги тюремщика она сразу же признала, и осталась равнодушна к ним, но вот другие, легкие и стремительные, заставили ее навострить уши.
— Вот, эта камера, — злобно пробурчал толстяк. — А куча мусора в углу — твоя девчонка.
Мириам едва не вскрикнула от удивления — слегка пригнувшись, чтобы поместить под нависающим низким потолком костлявые плечи, перед решеткой стоял ее Реми. Она сорвалась с настила и вцепилась в его протянутые сквозь прутья холодные руки.
— Создатель… Что они с тобой сделали? — запинаясь проговорил он, блуждая растерянным взглядом по ее разбитому лицу, грязным, изодранным одеждам, застарелой повязке, темной от крови и пыли.
— Эй, стражник! — небрежно бросил Реми, так, как можно было обратиться только к прислуге. — Поди сюда!
Мириам безотрывно смотрела на друга и не понимала, как он мог себе это позволить. Тут в его руке, словно по волшебству, возникла золотая монета — он лихо подбросил ее и снова поймал. Увидев это, толстый караульный и правда подошел к нему.
— У коменданта для тебя есть новое задание. Советую поспешить узнать какое. Он очень не любит ждать.
Так они остались одни, и напускная дерзость и беспечность покинули юношу — он опустился на колени, Мириам присела напротив — им обоим было сложно устоять на ногах.
— Я уже сотни раз проклят за то, что не смог уберечь тебя.
Реми запустил обе пятерни в свои растрепанные волосы. Он не знал о чем стоит говорить, Мириам молчала в страхе произнести хотя бы слово — все, что она копила здесь, в заточении, готово было выплеснуться бескрайним океаном боли. Переборов робость, она коснулась его щеки, а он не отстранился. Внутри него бушевал другой океан.
— Чего они ждут? — наконец-то спросила она, непринадлежавшим ей голосом.
— Завершения ярмарочной недели, дня, когда в город стянется полкоролевства. Что ты знаешь о том, кого обокрала? — выдохнул Реми, стараясь не смотреть на Мириам. — Тадде… Он встал на якорь в порту специально чтобы посмотреть на казнь, хотя должен был уже уйти на восток. Большего ублюдка, чем он, сложно было отыскать, особенно — среди ублюдков королевских кровей.
Для Мириам это едва ли что-то значило.
— И он убьет меня, — безразлично прошептала она.
Неожиданно Реми протянул руки сквозь решетку, пальцы сплелись на ее затылке. Он притянул ее к себе резко, так, что с ее губ сорвался крик.
— Пускай он думает так! Но едва ли с тобой случится что-то подобное. Ты будешь жива. Я клянусь!
Мириам дернулась. Оказавшись так близко к нему, она не почувствовала ни запаха дурмана, ни чего бы то ни было другого, что могло затуманить его рассудок. Но она видела, как блеснули его глаза, с каким жаром говорил он эти слова. Но для чего? Вселить в нее пустую надежду? Реми, так хорошо знакомый ей, не стал бы так поступать.
— Ты тронулся умом, если считаешь, что можешь тягаться с церковью и королевским бастардом.
Дверь, ведущая в камеры, снова протяжно заскрипела. Ленивые шаги стражника раздавались все ближе.
— Да, должно быть, ты права. Я спятил, — громко отозвался Реми, медленно отстраняясь от нее.
Еще никогда в жизни ей не было столь страшно.
— Прости, — Мириам вцепилась в прутья, отрезавшие ее от той жизни, что ей предстояло бы пройти.
— Я поклялся перед тобой, и теперь хочу, чтобы ты тоже пообещала мне кое-что.
— Все, что угодно. Ты знаешь. Все, что угодно, пока я жива.
— Пообещай, мне, что не станешь держать на меня зла, — и снова этот взгляд, что так напугал ее.
— Что ты задумал? — сердце Мириам затрепетало испуганной птицей, предчувствуя недоброе.
Реми поднес палец к губам, призывая ее замолчать.
— Северянин, Тьма раздери его душу, повелел передать, что твое время вышло, — проворчал караульный, появившийся в дверном проеме. Одной монеты оказалось недостаточно, чтобы смерить его сварливость.
— Я клянусь, — выпалила Мириам, бездумно и порывисто, пока Реми не успел покинуть ее навсегда. Она не могла отказать ему в последней просьбе, оставить его в одиночестве с сожалениями и разъедающим чувством вины. Они были рядом, шли плечом к плечу с того самого времени, как пустились в бега, преодолевая голод и отчаяние, не впуская никого в свой обвенчанный несчастьями союз. Теперь он оставался один и Мириам от этого было даже горше, чем от предстоящей казни, от того наказания, заслуженного одним лишь тем, что в ночь ее рождения с неба наверняка падали звезды, оставляя за собой пылающие хвосты.
— Проваливай! Я не хочу быть вздернутым на виселице из-за вас!
— А теперь уходи, — Мириам отвернулась от Реми, застывшего с грустной улыбкой на губах. — Уходи и проживи такую жизнь, чтобы я, наблюдая за тобой с небес, осталась довольна.
Он покинул ее, и она не стала смотреть ему вслед.
— Зачем ты пришел? — бросила Мириам куда-то в пустоту, но тут же осеклась. Отныне и навсегда ее больше никто не услышит. Тот, кому это удавалось, исчез, напоследок оставив ей ворох неразрешимых вопросов.
Что у тебя на душе, мой друг?
Кто этот северянин, мой брат?
Как ты отыскал меня, мальчик с печальным лицом?
Глава 8. Волчья шкура и ведьма
Улицы Меццы, Руаль
Ее привезли на мост в клетке для скота, запряженной старой клячей. Впереди шел пастор, вещающий о великой Тьме и черных душах, ищущих избавления. За повозкой двигалась целая процессия праздных зевак. Это был конец торговой недели, и город кишел пришлыми со всего Руаля. Весть о казни юной ведьмы разлетелась по округе задолго до этого дня, и каждый благочестивый горожанин считал чуть ли не своим долгом присоединиться к шумной ликующей толпе. Кто-то бил в барабан, обтянутый кожей, тем самым безнадежно заглушая проповедь.
Если бы хоть кто-то присмотрелся к ведьме, то ему бы открылось, что та возносит молитвы к Создателю, крепко зажмурив глаза. А в нее летели гнилые фрукты,
