жизнь так уж вам необходима?
Человек порылся в куче веток и полусгнивших листьев. Сладковатая сырость защекотала ноздри. Глаза незнакомца радостно засияли, когда он достал небольшую побрякушку, блеснувшую в желтоватом свете фонаря, и суетливо потёр её о куртку, стирая грязь.
— Возьмите, это самое дорогое, что у меня есть.
Он протянул медальон. Анжела нажала на кнопку. Крохотная крышечка распахнулась, и на девушку с чёрно-белой фотографии посмотрели выразительные глаза молодой женщины.
Бродяга радостно закивал:
— Это моя дорогая мамочка. Она не даст меня в обиду.
— А вы не похожи на серенького безобидного зайчика. Сколько людей тут угробили? — настаивала на своём Анжела.
— Клянусь портретом матери: не больше, чем пальцев на левой ноге.
— А сколько их?
Анжела с интересом посмотрела на разувающегося злодея.
Он, кряхтя, наклонился к грязным заношенным башмакам и стянул левый вместе с носком, прилипшим к стельке. Когда она увидела ступню, то чуть не упала в обморок. На ней не было ни единого пальца, или, сросшиеся, в темноте они казались одной сплошной стопой.
— Значит, никого не убивали и не насильничали?
— Да, милая, всё наговор и брехня. Шайка тут завелась, а на меня и рады свалить.
Я вообще-то сбежал из палаты, буйный был, но в момент просветления удалось вдохнуть свободы. С третьего этажа сиганул, и ничего не пострадало, кроме переднего зуба. Оставил на память воспитательному учреждению для коллекции, — с гордостью ухмыльнулся сумасшедший.
Я ведь когда-то психиатром был, до помутнения. А жертвы мои уже поправились, читал кем-то выброшенную газету. Во всём должно быть чувство меры. Да и импотент я, какой из меня насильник! Вот для правдоподобности сгущёнкой пользовался, но закончилась. Кстати, у тебя нет банки случайно со сгущённым молочком?
Анжеле стало почти жаль этого обиженного судьбой человека.
— Ладно, дяденька, я сегодня добрая.
Как легко обмануть наивную девушку, даже если она почти окончила второй курс университета. Едва Анжела отбросила в сторону камень и, облегчённо вздохнув, поправляла смятое платье, человек одним прыжком повалил её на землю и заревел, как хищный зверь, глядя в глаза. Энжи, ничего не понимая, даже не закричала.
— А что? Не ожидала? Мамочка доверчивой воспитала. Да ладно. Отпущу я тебя, раз мне жизнь сохранила. Только извини, использую сначала. А ты так дяде и поверила!
Маньяк пискляво захихикал, точно гиена в ночной саванне. Но Анжела сохранила присутствие духа. Она сдула упавшую на лицо прядь и уверенным тоном спросила:
— Послушайте, уважаемый, как вас по отчеству?
Бандит опешил. Он нахмурился, почесывая щетинистую щёку.
— Пантелеймонович. А вообще-то я Бляха. Так уже на зоне привык, что даже фамилию подзабыл. Кажется, Огородников или Огородный. — Пройдоха перекрестился. — Память заело… Эх, старею. А может, и Огородниченко.
— А давайте вместе вспомним. — Анжеле удалось ослабить объятья, крабьими клешнями сжавшие её, и вздохнуть посвободнее. Чем больше он думал, тем слабее становилась хватка. Интеллектуальные упражнения изводили громилу.
«Как странно, — подумала девушка, — ведь только что по-другому калякал, явно сумасшедший!»
— А сколько будет три умножить на десять?
Серийник осклабился, раскатисто хрюкнув, и ответил:
— С арифметикой у меня всё в порядке. Три ходки у меня было как раз по десять. И как угадала?
— Да вы, смотрю, уже дядя в возрасте. И вообще отпустите, мне же больно.
Бандит вдруг послушно отстранился, и девушке, напрягшись, удалось выскользнуть из-под придавившего тела. «Только бы успеть», — судорожно думала она.
— Эть! Куда, птичка, упорхнула? — детина опять схватил Анжелу за руку. У той в мозгу уже вертелся план дальнейших действий.
— Послушайте, у меня родилась идея. Уж коль мы с вами подружились, то хочу к себе домой пригласить. Ну, что вам тут в парке делать? Сыро, ветрено — простудитесь. А у себя в квартире я положу на диванчике, ножки подожмёте. Накрою вас верблюжьим одеяльцем. Толстое оно и пушистое, как стог сена, так славно под ним. Да и бутылочка водочки столичной завалялась. Холодненькая! — Анжела сладко зажмурилась. — Сами понимаете: девушке неудобно одной распивать. А тут такой кавалер! Мужчина вы импозантный, глаза у вас орлиные, зубы почти все на месте. А потом, возможно, и в ванную пущу. Ведь всякие болезни развиваются в грязном теле. Мыло у меня есть душистое, клубничное, будто снова лето вернулось. Специально для вас берегла. Балычок в холодильнике, жирненький да сочный. С горчичкой его так вкусно отведать! Баночка с паюсной икрой — аромат моря стоит на всю квартиру! Правда, я начала уже её. Не побрезгуете?
— Да что ты, дочка, — глаза вепря подобрели после упоминания давно забытых деликатесов. — А потом ты со мной любовью будешь заниматься? — вдруг заискивающе процедил громила.
— Да, несомненно. Но не просто так, а под душем, подойдёт?
Серийник совсем разомлел и затрясся в предвкушении, закатив блёклые глаза.
— Пойдёт, — он взял под руку Анжелу, и они мирно зашагали по ночному городу, как папочка с дочкой. Только у папочки вид был хуже медведя-шатуна.
Серо-коричневая куртка была облеплена жухлой листвой, а шапка-ушанка напоминала ободранную ехидну, сбитую бульдозером. Анжела достала смартфон, и пальцы привычно залетали над сияющим надеждой экраном.
— Ты кому звонишь?
— Да так, в Америку одному знакомому миллионеру.
Бандит присвистнул: «Адресок что ли взять и грабануть при случае? — варились мысли в скудном умишке, как слипшиеся пельмени. — Эх, далеко это, зараза. Не потяну дело».
Анжела набирала номер:
— Кто это?
Она объяснила, что происходит, по-английски, определённо рассчитывая, что в колониях этот язык ещё не вошел в моду.
— Ты шутишь, Энжи? Какого чёрта в час ночи названиваешь? Завтра увидимся на лекции. Я хочу спать.
— Да нет, — ответила девушка. — Я сейчас под руку с серийником дефилирую, картинка — закачаешься. Веду к себе домой, наобещала чёрте что, а он, представляешь, поверил. А твоя задача — вызвать наряд полиции, и чтоб ребята покрепче, а то он матёрый гад, руки железные.
— Слушай, я пошёл спать, завтра расскажешь свой сон.
Анжела продолжила по-английски:
— Не сон это, а явь! Самый настоящий серийник. Забыл, что
