Мелисса, унаследовавшая от своего отца, валлийца, умение подмечать всё вокруг, не могла не заметить странного поведения подруги. Девушка спиной чувствовала беспокойный взгляд баронессы, и, так как он мешал ей сосредоточиться на молитве, решила выяснить, в чём дело.
— Что с Вами, Жанна? — Она незаметно толкнула баронессу в бок, сверкнув тёмными глазами. — Похоже, Ваши мысли сейчас не с Богом.
Девушка вспыхнула и ещё ниже опустила голову.
— Так что произошло? — шёпотом спросила Мелисса, мельком взглянув на мать, погруженную в молитву. — Что же отрывает Вашу душу от Бога, к коему она должна сейчас устремиться?
— Мирские мысли, — вздохнула девушка. — Мирские мысли и мирские тревоги. И грех.
— В чём же грех?
— В сердце. Сердце моё оказалось бессильным перед искушением Дьявола!
— Могу ли я чем-то помочь Вам?
— Можете. Мой отец не должен узнать, что следующий день я проведу не в монастыре.
— А где же? — оживилась баронесса Гвуиллит.
— Даже думая об этом, я чувствую на себе печать греха, будто она, словно клеймо, горит у меня на лбу. — Жанна теребила четки, не зная, куда ей деться со стыда. — Я преступница пред глазами Божьими, ибо осмелилась думать в стенах его храма не о нем, а о человеке, которого полюбила сразу и беззаветно… Самой заветной мечтой моей было бы заключить союз с ним, но мой отец не одобрит его. Он хочет выдать меня замуж по своему усмотрению.
— За кого? — Беседуя с Жанной, она искусно делала вид, что молится.
— Не знаю. По-моему, он ещё не решил.
— А Вы?
— Я хочу выйти замуж за Артура Леменора. Милая Мелисса, помогите мне свидеться с ним!
— Хорошо, хорошо! Родители, наверняка, задержатся, чтобы переговорить с настоятелем и съездить на место казни одного из местных мучеников; мы же, сославшись на внезапный недуг, останемся в монастырской гостинице, а после навестим одну благочестивую особу. Я устрою так, что Вы встретитесь со своим возлюбленным, и позабочусь о том, чтобы наша милая хозяйка клятвенно подтвердила, что мы всё время были одни и говорили только о Боге. Это несложно, если учесть, что мать будет целыми днями молиться, а отец не любит сидеть в четырёх стенах. Но сначала, — подмигнула Мелисса, — расскажите мне о своём баннерете.
— Вы его знаете? — удивилась Жанна.
— Да. Ну, так Вы мне обо всём расскажите?
— Расскажу. Уж и не знаю, как отблагодарить Вас!
Валлийка промолчала и снова благочестиво опустила глаза.
Служба кончилась; прихожане медленно потянулись к выходу. Задержавшись вместе с баронессой Гвуиллит у церковного портала под предлогом осмотра рельефов, Жанна рассказала подруге свою нехитрую историю любви. Мелисса в целом одобрила выбор подруги и поспешила исполнить своё обещание.
Уладив дело с родными, Мелисса подозвала молодого послушника и шепнула ему, что была бы очень признательная, если бы он передал кое-что на словах одному человеку. Когда первое свидетельство её признательности опустилось ему в ладонь, послушник был согласен передать кому угодно что угодно.
— Что ты ему пообещала? — спросила Жанна, когда они уже покидали монастырь.
— Поцелуй, — шепотом ответила Мелисса и рассмеялась.
Заверив благодетельницу, что поручение будет исполнено со всей возможной поспешностью, послушник задумался над тем, как это сделать, не навлекая на себя подозрений в сводничестве. И он решил передать весточку через одного из паломников: всё равно ему проезжать через эту деревню.
* * *
Даже здесь, на деревенском постоялом дворе, ум баннерета Леменора был занят деньгами: он размышлял о покупке новой гончей своры и ремонте старого сырого замка. Пожалуй, замком нужно было заняться в первую очередь: в караульной частично осыпалась кладка, был не в порядке дымоход, а на обходную галерею было опасно заходить. Местами балки перекрытий в башнях прогнили; на чердаках свистал ветер. В донжоне дела обстояли немногим лучше, чем в замке вообще: в приличном состоянии были всего несколько комнат, в остальных хозяйствовали крысы.
Приходилось экономить на дровах, так что камин неделями стоял нетопленным, поэтому вечерами все собирались греться на кухне. Так что деньги были необходимы, так же как была необходима Жанна Уоршел, в которую он был, как ему казалось, безумно влюблен.
Со двора донесся хриплый лай. Очнувшись от сладостных грёз о Жанне, Леменор послал слугу выяснить, что происходит. Вернувшись, слуга рассказал, что его разыскивает какой-то пилигрим. Баннерет приказал привести его.
Пилигрим оказался сметливым парнем и тут же выпалил, что ему «нужно поговорить с сеньором наедине», тем самым лишь усилив любопытство баннерета.
— Ну, и что тебе нужно? — спросил Артур, когда они остались одни. — Я не подаю милостыни.
— Я пришел сюда не за милостыней, у меня к Вам дело, сеньор, — бойко ответил пилигрим. — Дело, касающееся знатной госпожи.
— Какой госпожи?
— Не знаю. Но мне было сказано, что это та самая, которая любит богослужения в Бресдоке.
— Да говори же, чёртов сын! — Баннерет встряхнул за плечи оторопевшего от такой бурной реакции пилигрима. — Что она велела передать?
— Чтобы Вы, повязав руку красным, с утра отправлялись поклониться мощам святой Ирины. У монастыря Вас встретят, сеньор, и покажут дорогу.
Баннерет без лишних слов выставил посланника вон. Тот ушёл, подумав, что за оказанную услугу его могли бы отблагодарить.
— Она хочет меня видеть, — радостно повторял Леменор, — Бог услышал мои молитвы!
С утра Артур сам заседлал Митридата. Он готов был загнать его, лишь бы поскорее оказаться там, где ждала его Жанна Уоршел. По дороге баннерет представлял, как шепчет баронессе нежные слова, держит её за руку или даже целует тёплую девичью щёчку. Но в реальности свидание с милой его сердцу дамой превратилось в скучнейшую светскую беседу.
Она была не одна и по большей части молчала. Зато её подруга говорила чересчур много. Баронесса Гвуиллит строго следила за тем, чтобы всё было в рамках приличий.
Артур ума не приложил, что ему делать. Эта чёртова валлийка болтала всякую чепуху, жеманничала, и как будто нарочно обрывала любовные клятвы, готовые сорваться с его губ. Испробовав всё, он завёл разговор о поэзии. Выбор темы был неслучаен: неподалёку от монастыря он встретил бродячего певца и в порыве любовного безумия предложил ему звонкую монету за услаждение слуха возлюбленной священными клятвами былых времён. Деньги надо было отрабатывать, да и вовремя вставленная песня с успехом заменила бы словесное признание.
— По-моему, это прекрасно, когда дамам посвящают стихи, — вздохнула Мелисса. — Они свидетельства истинной и непорочной любви, любви, которой не позорно служить никому. Не правда ли, баннерет, ничего не может быть лучше служения любви?
