Осторожно ступая, каюкер двигался по длинному, заметно идущему под уклон коридору. Уже несколько раз тот сворачивал; и с каждым поворотом всё сильнее становилось давление, незримый гнёт, тяжкой ношей ложащийся на плечи. Токи энергий вокруг тоже изменились, стали заметно сильнее – беглецы словно приближались постепенно к какой-то дыре, засасывающей всё и вся. Трудно сказать, как долго длилось сторожкое путешествие в полумраке: может, пять минут, а может, полчаса… Наконец за очередным поворотом Иннот ощутил некое присутствие. Что-то ждало там; что-то мерзкое и вместе с тем не похожее ни на жмуров, ни на живых людей… Ровный неподвижный отблеск ложился на пол: наверное, за углом была единственная нормальная лампочка. Каюкер, держа бумеранг наготове, шагнул навстречу свету… и замер. Обречённые один за другим выворачивали из-за угла, поднимали взгляд – и тоже останавливались, не в силах более пошевелиться.
Коридор заканчивался тупиком. Низенькая железная дверца была вмурована в кирпичи, а прямо над ней, ярко освещенный, в аккуратной застеклённой рамочке висел портрет Великого Эфтаназио.
Это лицо сразу и бесповоротно приковывало к себе взгляд. Довольно заурядная, даже простоватая внешность, казалось, только подчёркивалась жидкими волоконцами бородки и свисающих на плечи волос. Бескровные, намеченные скупыми штрихами губы, маленький нос-пуговка, развитые, сильно выдающиеся высокие скулы, тяжёлые веки, глаза… Вот взглядом с Великим встречаться как раз и не стоило. Рискнувший сделать это в первый миг содрогался от некоего не вполне понятного омерзения, словно не карандашный рисунок на листе бумаги был перед ним, а сочащиеся гноем и сукровицей дыры… А после уже не мог отвести глаз.
Сделав над собой титаническое усилие, Иннот полностью перешёл на энергетическое видение – но облегчения это не принесло, ибо страшные зенки присутствовали и здесь. Именно в них упиралось остриё незримого водоворота, токи энергий, и сила этих токов, этих течений была такова, что разом высасывала человека, оставляя лишь бесчувственную оболочку…
«Бросай бумеранг! – грянул в ушах Иннота хор испуганных голосов, каждый из которых был его собственным. – Бросай скорее, иначе будет поздно!» Но каюкер даже не пошевелился…
«Ты чё творишь, чудила?! – Этот голос, бесспорно, мог принадлежать только одному персонажику. Сол Кумарозо каким-то непостижимым образом умудрялся сохранять свою индивидуальность, даже будучи невидимым. – А ну, запустил этой своей хреновиной в портрет, живо!» – «Не могу, Сол! Рука не идёт!» – хотел было крикнуть в ответ Иннот, но тут Кумарозо сообразил, видно, в чём дело, – и полилась музыка.
Эту мелодию Иннот вспомнил и узнал сразу: именно её сыграл Сол на достопамятном выступлении перед конкурсной комиссией фестиваля, которое они с Дворнике наблюдали на экранчике старенького телевизора… Всё та же пронзительная и насмешливая нота, которая всё длится и длится, не кончаясь, – и следом за которой приходит музыка джанги.
Бумеранг, курлыкнув, чёрной птицей рассёк пространство и врезался в портрет Великого Эфтаназио – прямо в лоб, в точности так, как Иннот расправлялся со жмурами. На краткий миг всё застыло: бумеранг словно прилип к картону, осколки стекла неподвижно зависли в воздухе, секунды споткнулись и замерли, прервав свой безостановочный бег… А в следующее мгновение портрет сорвался с гвоздя и рухнул на пол под аккомпанемент звона и хруста.
Обречённые один за другим приходили в себя, со стонами хватались за голову; разрыв контакта с ликом Эфтаназио более всего напоминал удар кувалдой по затылку. Хуц уселся на пол и, морщась, растирал виски,цедя сквозь зубы ругательства. А Иннот улыбался. Музыка с каждой секундой звучала всё тише и тише, но она была с ним – и будет всегда, что бы ни случилось. «Спасибо, Сол! Ты самый великий из всех нас, чтоб меня предки взяли!» – мысленно обратился к нему каюкер. «Я знаю, – скромно ответил Кумарозо. – Всегда пожалуйста…»
– Ну чего, все очухались? – сурово спросил Иннот, оборачиваясь.
Ему нестройно отвечали, что нет, не все, и не очухались вовсе, как от такого сразу очухаться, никак это невозможно…
– Ну, а раз все, нечего рассусоливать. Хуц, давай-ка, строй свою банду. И подберите моего кореша, ясно вам?
– Тише! – вдруг испуганно шикнул кто-то. – Слышите?
За железной дверкой нарастал шум. Иннот, стоявший к источнику звука ближе остальных, осторожно попятился; обречённые и вовсе спрятались за угол. Шум становился всё громче и громче, потом стал затихать. «Странно, – подумалось каюкеру. – Как будто за дверью кто-то катит целую вереницу тачек». Шум опять возобновился: невнятный зловещий голос что-то пробубнил, тачки тронулись с места и покатились куда-то вдаль; перестуку колёс вторило гулкое эхо.
– Эй, уважаемые! – негромко окликнул Иннот. Из-за угла осторожно высунулась голова.
– Кто-нибудь из вас слышал про некрополитен? Похоже, это он самый и есть, за дверью…
– И что же?
– А то, что это единственный путь с Территории. Ну-ка, подтянитесь!
Каюкер осторожно потянул ручку и заглянул внутрь.
Здесь тоже было немного света – несколько газовых трубок уныло моргали, силясь попасть друг другу в такт. Длинный узкий перрон был некогда выложен терракотовой плиткой, но теперь большая её часть превратилась в осколки. Под ногами похрустывали крысиные скелетики. Справа и слева зияла пугающая чернота тоннелей.
– Ну что, господа, давайте обсудим сложившееся положение, – нарочито бодрым тоном произнёс Иннот, силясь разогнать тоску обречённых. – Куда сей путь может нас вывести?
– В Курганы, куда ж ещё… – мрачно буркнул кто-то.
– И только?
– Наверное, все Территории связаны между собой, – предположил Хуц. – У одного только Великого Эфтаназио их несколько; а ведь есть ещё Некробио и Танато…
– А зачем они вообще нужны, Территории эти?
– Э, мон, да ты ничегошеньки не знаешь… – тяжело вздохнул Хуц. – Силу Великие тянут с Территорий, жизненную силу. Они ж мёртвые давным-давно, благодетели; вот и копят, чтобы воплотиться… А берут её у нас, обречённых. Здесь ведь редко кто до конца срока дотягивает. Лесоповал там или гранитные карьеры – это так, для видимости только…
– Вот оно что… Слушай, а что это за словечко такое – «мон»? Ты вроде уже меня так называл… – рассеянно поинтересовался каюкер.
– Мон? Это, как его, амбре… Амбервиатура, во!
– Аббревиатура, – механически поправил каюкер. – И что она означает?
– «Может, он негодяй». Ну, это вроде как мазурик, бродяга… Ежели тебя приличный человек моном обзовёт, можешь смело дать ему в рыло. Ну, а ежели такой, как я, это как ровня к ровне… Я ведь тоже мон! – усмехнулся Хуц.
