Пол устроился за мной, у окна, а я разбирал ручки и пытался удержать все запчасти на лежащей у меня на коленях тетради. Где-то впереди сидела Дейдре, и рядом с ней болталась большая часть моего мозга.
За окном то и дело мелькали полосы полуденного света, прорывающиеся между высокими зданиями. Там, где свет касался верхушек домов, они сияли кроваво-красным светом. По тротуару шли сотни людей: туристы, бизнесмены, бездомные… Все заглядывали в автобус голодными, усталыми или отстраненными глазами, и все выглядели одинокими. Одинокие люди в волнах человеческого моря.
— Я хочу нажраться, — глубокомысленно произнес Пол.
Он много чего говорит задумчиво, с усилием, но такого я еще не слышал. Обычно Пол употребляет фразы вроде: «Не понимаю, что тут имеют в виду», — если смотрит в книгу или в конспект. Или: «Мне надоело, что никто не понимает нюансов игры на гобое». Нюансы игры на волынке тоже мало кто понимает, и я бы, пожалуй, мог обсудить с ним эту тему, если бы гобой не был таким дурацким инструментом.
Я перевел взгляд с людей на улице на аккуратно уложенные на моей тетради разобранные ручки. Они тихонько задребезжали, когда автобус тронулся на светофоре.
— «Нажраться» — это слишком грубо. «Утопить печаль в вине» звучит гораздо романтичнее. Ну или просто «напиться» на худой конец.
— Если я не нажрусь сейчас, мне может больше не представиться возможности.
Пол взглянул на мою тетрадь и отдал ручку из своего рюкзака. Я ее тоже разобрал и присоединил ее внутренности к общей коллекции.
— А когда еще? Родителей нет, за общагой практически никто не следит…
— Ну, не знаю. Может, в колледже удастся? Говорят, некоторые особо счастливые выпускники старшей школы, вроде нас с тобой, потом туда поступают.
Я принялся случайным образом собирать ручки обратно, чтобы получилось три ручки-Франкенштейна.
— А вдруг я умру раньше? Умру, ни разу не нажравшись? И предстану перед небесными вратами трезвым девственником?
Меня это зацепило. Я взял одну из ручек и написал на тыльной стороне руки «святой».
— Думаю, многие тебе сказали бы, что только такие и войдут в небесные врата. Чего вдруг тебе захотелось напиться?
Пол пожал плечами и посмотрел в окно:
— Не знаю.
Наверное, ответственный взрослый объяснил бы ему, что глупо напиваться для самоутверждения. Но я скучал, а еще я в целом — безответственный тип, то ли от природы, то ли намеренно, поэтому я сказал:
— Я тебе его достану.
— Кого?
— Пиво. Пол, сосредоточься. Ты же этого хочешь? Алкоголя?
Глаза Пола за стеклами очков округлились еще больше.
— Серьезно? Но как…
— Т-с-с-с… Не забивай голову моими поразительными возможностями. Я — на то и я. Ты раньше пиво пил?
Я написал на указательном пальце «пиво», потому что на руке место уже закончилось.
Пол рассмеялся:
— Очень смешно. Мои родители говорят, что пиво оскверняет душу.
Я улыбнулся в ответ. Отлично. Будет невообразимо весело. Неделя налаживается.
— Чему радуешься, Джеймс? — спросил Салливан, развернувшись на своем месте за несколько сидений впереди и с подозрением меня разглядывая. — У тебя довольно зловещая улыбка.
Я несколько умерил пыл, но продолжал улыбаться. Интересно, долго он слушал? Впрочем, для моих коварных планов это несущественно.
Салливан продолжал наблюдать за мной, подняв бровь. Ему пришлось кричать, чтобы перекрыть шум автобуса.
— Так лучше, но все равно зловеще. Не могу отделаться от ощущения, что ты замышляешь нечто на грани дозволенного, вроде переворота в небольшой латиноамериканской стране.
Я снова расплылся в улыбке. Салливан единственный из всех преподавателей говорит на моем языке.
— Сейчас не до того.
Салливан с недовольной гримасой посмотрел на Пола, потом на меня:
— Надеюсь, все будет в рамках закона.
Пол замигал, а я безразлично пожал плечами:
— В большинстве стран это разрешено.
Салливан печально улыбнулся:
— А в этой стране?
— Мой дорогой наставник, зря вы занимаетесь дедукцией. Лучше почитайте какие-нибудь английские стихи.
— Я за вами наблюдаю, мистер Морган. — Он направил палец на мои покрытые каракулями руки. — Запишите и запомните, — закончил он и отвернулся.
У меня на руках уже не осталось места, поэтому я не стал записывать. Голоса вокруг меня стали громче — автобус въезжал на огромную стоянку.
— Кого мы будем слушать? — спросила Меган откуда-то рядом с Салливаном.
— Ансамбль Райли-Боттса, — ответил он.
Опять название с дефисом. Плохой знак. Остается только ждать кровавого дождя и полчищ саранчи.
Салливан добавил:
— Замечательный ансамбль, который сыграет множество произведений, и я уверен, что миссис Тивс потом будет вас о них спрашивать.
— Обязательно буду! — возвестила миссис Тивс. — Так что не выбрасывайте программки!
Автобус остановился, и Салливан вместе с миссис Тивс направили нас через стоянку к театру. Я увидел, как Салливан шевелит губами, пересчитывая нас по головам.
— Сорок шесть. Тридцать четыре, — сказал я, впрочем скорее для проформы.
— Замолчи, Джеймс, — добродушно ответил он, — ты меня не собьешь.
Путем неимоверных усилий со стороны Салливана и миссис Тивс мы добрались до вестибюля. Там было дико холодно, пахло хвоей, а пол от стены до стены устилал бордовый ковер. Все деревянные части отделки были снежно-белые и покрыты завитками.
Внутри обнаружилась еще одна группа студентов — из колледжа. Мы по сравнению с ними выглядели как дети. Девушки из колледжа встряхивали волосами и хихикали. Они на два года ближе к семейным машинам, аэробике и ботоксу, чем наши девчонки.
— Привет. — Ди смущенно улыбнулась, прижимая к груди тетрадь. Этюд в красном, черном и белом: ковер, ее волосы, ее лицо. — Будешь со мной дружить?
— Не буду, ты противная, — ответил я.
Она просунула свою руку под мою и прислонилась ко мне головой:
— Хорошо. Тогда давай сядем вместе. Можно?
Салливана рядом не было, поэтому он не мог сказать мне «нет». А в темном зале уже никто не разберется — я отсюда видел, что освещена только небольшая сцена.
— Нам все можно. Мы — молодые независимые американцы. Нам никто не указ.
— Точно!
Ди рассмеялась и прихватила кожу у меня на локте. Я сглотнул.
Мы сели подальше от студентов колледжа. Вокруг нас все переговаривались громким шепотом. В зале оказалось еще холоднее. Так близко к Ди и в таком холоде я чувствовал себя неуверенно, как будто часть меня вела отдельное существование.